Книга Любовь и чума, страница 26 – Мануэль Гонзалес

— Сумасшедших, но не пьяных! — возразил гондольер сурово.

— Пьяных? — повторил Молипиери, расслышавший это замечание со свойственной нетрезвым людям чуткостью. — А! Ты считаешь меня пьяным?.. Это, право, забавно! Но я докажу…

— Берегись, синьор Орио! Иначе я переломлю тебя, как тростинку…

— Как тростинку?! Черт побери: да ты, видно, не знаешь, что тростинку можно только согнуть, но не переломить, — воскликнул патриций. — Ты выбрал дурное сравнение… Никому не трогаться с места! — добавил он, обращаясь к солдатам. — Я справлюсь один с этим быком и утащу девчонку, как какое-нибудь перышко.

Он пошел было вперед, но должен был на минуту остановиться, потому что опьянение его усиливалось все более и более. Орселли отвернулся с видом отвращения.

— Я выну среднюю половицу, — сказал он Беатриче, — и этот хвастун полетит в воду…

— Не делай этого! — горячо возразила Беатриче. — Разве ты не видишь, сколько тут солдат… Если ты сделаешь это, ты погибнешь. Нет, Орселли, я постараюсь сама уладить все к лучшему.

Говоря эти слова, она отвернулась от брата и кинулась на колени перед молодым патрицием:

— Умоляю вас, синьор, пощадить этих детей, — воскликнула Беатриче. — Неужели вы решитесь отнять у них единственного кормильца?.. Грудь Орселли служила нам до сих пор щитом, сердце его билось только для нас, руки его зарабатывали нам насущный хлеб… О синьор Орио, неужели вы не любите никого?

Приятный и кроткий голос девушки произвел на капитана какое-то странное чарующее действие. Он смотрел на нее с удивлением, смешанным с восторгом, и гнев его начал уступать место другим, более мягким чувствам.

— Вставайте! — проговорил он с нетерпением. — Я не хочу, чтобы передо мной унижалась женщина… Приказываю вам встать… Слышите?.. Как она хороша!.. Боже мой, как дивно хороша эта дочь лагуны!.. О да, я любил, — продолжал он, сжимая рукой горячий лоб. — Я любил много раз в жизни… Но можно ли любить слишком много?.. Ах, я хочу пить… Красавица, дайте мне стакан холодной воды!.. Как ваше имя?.. Отчего ваш брат смотрит на меня так угрюмо?.. Встаньте же! Прошу вас!

— Я встану, если вы дадите слово пощадить нас, — ответила Беатриче сквозь слезы, протягивая к нему руки.

— Это невозможно! — произнес Молипиери. — Я присягал сенату… Я должен быть неумолимым, как мраморный Юпитер… Слышишь: неумолимым?.. Не плачь, моя красавица!.. Повторяю тебе, что я не могу ослушаться сената… Ну поцелуй же меня, или я…

Он нагнулся, чтобы обнять, Беатриче, которая, как очарованная, была не в силах ни пошевельнуться, ни остановить его словом. Казалось, что она даже ждала его поцелуя, несмотря на свой испуг и негодование.

— Назад! — произнес Орселли, схватив со стены тяжелое весло и подняв его над головой Орио.

Громкий крик вырвался из груди Беатриче. Почти не помня себя и словно повинуясь чьей-то неизвестной воле, она быстро поднялась с колен и загородила собой Орио.

Ввиду явной опасности капитан опомнился.

— Ко мне! — крикнул он. — И множество солдат бросилось на гондольера, ошеломленного поступком сестры. Не прошло и минуты, как Орселли был уже связан и не мог причинить вред кому бы то ни было.

Убедившись, что гондольер не может напасть на него, Молипиери обратился опять к Беатриче.

— Успокойтесь, милая крошка, — сказал он с веселым тоном, — вы спасли мне жизнь, а потому можете быть уверены, что я не причиню вашему брату никакого вреда…

Говоря эти слова, Молипиери обхватил стройный стан дрожавшей Беатриче и стал покрывать поцелуями ее нежную шею на глазах Орселли, старавшегося разорвать веревки, чтобы кинуться на патриция.

— Моя кроткая голубка, — продолжал Орио. — Пока мои солдаты позаботятся об Орселли, я поведу тебя в свое палаццо, где предоставлю в твое распоряжение гнездышко, вполне достойное такой хорошенькой птички.

Маленькая певица сделала над собой усилие, чтобы разбить странное оцепенение, вызванное в ней голосом и взглядом молодого патриция. Вырвавшись от него, она бросилась опрометью к матери и проговорила, заливаясь слезами:

— Успокойся, матушка, я не оставлю тебя и детей!

Орио приказал двум морякам схватить девушку, но она судорожно вцепилась в далматику Джиованны.

— Помогите мне, синьора, — воскликнула бедная Беатриче. — Ради Бога, спасите меня от них!

Все это время Джиованна сидела, погрузившись в думы, и смотрела с безмолвным ужасом на происходившее вокруг нее. Впервые в жизни присутствовала она при такой отвратительной сцене.

Крик Беатриче вывел девушку из оцепенения, глаза ее сверкнули и, не отдавая себе отчета в том, что делает, она быстро подошла к Орио.

— Стыдитесь, монсиньор! — произнесла с негодованием Джиованна. — Неужели вы так мало цените свое звание и имя, что готовы втоптать их в грязь?

— В грязь?! — повторил капитан.

— Да! — повторила надменно дочь ди Понте. — Поступать так с бедным семейством, как поступаете вы, может только или человек очень порочный, или бандит!

— Черт побери, кто вы, осмеливающаяся говорить так дерзко? — воскликнул молодой патриций, раздраженный донельзя, подступив на шаг к Джиованне.

— Вы желаете знать, кто я? — произнесла девушка, откидывая капюшон. — Извольте: я — дочь Бартоломео ди Понте.

Капитан остолбенел.

В течение минуты он стоял, молча и не двигаясь с места.

— Клянусь святым Марком, странная встреча! — произнес, наконец, патриций.

— Ваша правда, встреча очень странная, если передо мной действительно Орио Молипиери. Но нет, это верно, не он! Тот синьор, о котором я говорю, друг Валериано Сиани, и, конечно, не унизит себя, обижая больную женщину и ее несчастных детей.

Услышав эти слова, поручик отряда по имени Лоредано подошел к Джиованне и положил на ее плечо свою сильную руку.

— Потише, синьорина, я не позволю вам оскорблять так своего начальника! — произнес он тоном, в котором звучала угроза.

— Оставьте ее, Лоредано! — воскликнул повелительно Орио, стараясь принять вид, полный достоинства, чтобы скрыть овладевшее им смущение.

— Однако же, капитан! — начал было поручик.

— Молчите! — повторил грозно Молипиери. — Эта особа должна быть священна для нас!

Не смея возражать начальнику, Лоредано пожал плечами и отступил назад, а Джиованна продолжала, обращаясь к Орио:

— Я пришла сюда, монсиньор, с целью облегчить тяжелое положение кормилицы вашего друга Валериано Сиани. Но вы, как видно, пожаловали с другим намерением и увеличиваете горе бедной женщины. Что же, продолжайте начатое! На вашей стороне сила, и никто не в состоянии противиться вашему произволу. Вы даже можете, если угодно, оскорбить в моем лице Сиани, хотя это, разумеется, и не останется безнаказанным. Мой отец не замедлит обратиться к сенату с просьбой воздать вам должное за подобные поступки.