Книга Любовь и чума, страница 65 – Мануэль Гонзалес

Моряки приняли на себя отвратительную обязанность подбирать и зарывать зачумленных при том условии, что им будет позволено забирать себе в пользование одежду и другие вещи умерших. Они пренебрегали чумой и беззаботно грабили на острове Кипр дома, в которых побывала страшная гостья.

Магистрат был очень рад, что нашлись в это трудное время такие энергичные люди, которые брались очищать город от заразных трупов. Могильщикам же жилось между тем очень недурно, с их точки зрения. Никто им не мешал предаваться пьянству и разным бесчинствам, никто не оспаривал у них добычу, взятую у мертвых.

Могильщики, как правило, не имеют привычки предаваться грустным размышлениям. И они сообщали друг другу свои впечатления с возмутительным цинизмом.

— Поверите ли, друзья, — говорил самый отчаянный из них, потягиваясь с наслаждением под жгучими лучами южного солнца, — что я не могу вспомнить без смеха последнего покойника. Нужно заметить, что это был вовсе не покойник.

— Очень простительно быть рассеянным, когда имеешь столько дел! — заметил другой, тщедушный малый.

— Я не бываю рассеянным, Пиетро, — возразил, первый с самодовольной улыбкой. — Я еще вовремя заметил свою ошибку и сказал об этом красивому молодому человеку, который приказал мне поднять мнимого мертвеца. Молодой господин улыбнулся, как улыбаются вежливые люди, не любящие возражений, и доказал мне помощью трех золотых безантов, что я не ошибся.

— Ну и ты, Антонио, ответил, разумеется, вежливостью за вежливость?

— Разве я выказывал себя когда-нибудь дурным человеком, Пиетро!.. Понятно, что я поднял живого покойника и старательно спрятал его в своей телеге под дюжиной настоящих покойников.

— А понравилась ли ему, то есть покойнику, такая трогательная заботливость, Пиетро?

— Он бился у меня в руках, как рыба в сетях, от радости, а может быть, и от страха. К несчастью, я не сообразил, что ему будет не очень-то удобно дышать в дружеских объятиях товарищей по путешествию. Именно по этой причине он оказался по прибытии к месту назначения таким же спокойным и молчаливым, как и все его спутники. Разумеется, я счел нужным зарыть их всех вместе.

— А неизвестно ли тебе, почему молодой господин так спешил отдать последний долг этому упрямому мертвецу?

— Потому что тот мертвец был его дядей: как же не воспользоваться прекрасным случаем, чтобы вступить скорее во владение наследством?

Слушатели залились веселым смехом, который, однако, прекратился мгновенно, когда они услышали за собой чьи-то шаги. Оглянувшись назад, моряки узнали в подходившем к хижине Нунциаты Валериано Сиани, который расстался с ними в Константинополе.

Не желая быть свидетелем беспорядков, происходивших в городе, патриций решил найти убежище в доме своей старой кормилицы. До его слуха долетели последние слова могильщиков. Он остановился и обратился, к Антонио, сыну известного читателям Панкрацио.

— Кто позволил вам выйти из Зараской гавани? — спросил он его.

— Греческий флот высадил нас всех на острове Чиоджиа, синьор Валериано, — ответил со смущением матрос. — Мы с товарищами не могли противостоять искушению увидеть снова родину. Нам снова захотелось подышать воздухом красавицы Венеции и полюбоваться лагунами.

Антонио говорил смиренным тоном, составлявшим резкую противоположность с его зверским лицом.

— Несчастные! — воскликнул Валериано. — Неужели вы не подумали, что ваше дыхание навевает заразу, что ваши прикосновения несут смерть, что каждый из вас может отравить воздух на улицах и распространить в них отчаяние и погибель?

— Так что же? Мы зароем всех, как делали это в Кипре, Чио и Заре! — проговорил спокойно Пиетро. — Мы ведь не боимся дотрагиваться до тех, кого покидают даже жены, матери, дети и лучшие друзья. Поверьте, что у нас не дрожат ни руки, ни сердца при исполнении нашей обязанности.

— Да, синьор Сиани, — подхватил Антонио, — мы видели, как трусили перед чумою люди, которые побывали в двадцати сражениях и шли всегда первыми навстречу неприятелю, но это малодушие не передалось нам.

— И вы не обезопасили себя от заражения? — спросил Валериано.

— Нет, — ответил беззаботно Антонио. — И двое из нас лежат уже при смерти!

— Как, и вы их оставили и веселитесь здесь как ни в чем не бывало?

— Почему же? Мы перенесли их в эту лачугу, — сказал Пиетро, указывая на хижину Нунциаты, — там ухаживают за ними и молятся за них две молодые прекрасные девушки. Молодой патриций вздрогнул, щеки его покрылись ярким румянцем гнева, и он подошел еще ближе к матросам, смотревшим на него с полной невозмутимостью.

— Презренные! — воскликнул он с живым негодованием. — Поймите, наконец, что ваша жизнь не имеет никакой цены, когда дело касается спасения Венеции! Приказываю вам возвратиться немедленно на ваши галеры, иначе я поступлю с вами без всякой пощады, как с хищными зверями.

Могильщики расхохотались.

— Клянусь именем Панкрацио, моего отца, — воскликнул Антонио, — что вы, синьор Сиани, находитесь в сильном заблуждении, если воображаете, что у венецианцев нет памяти. Не вам ли одному обязана республика грозящей ей войною и этой эпидемией?

Сиани побледнел.

— Может быть, я и заслужил такой упрек, — возразил он быстро, — но уж, конечно, не от таких негодяев, как вы. Впрочем, если я совершил невольно некоторые ошибки, то я постараюсь и загладить их… Идите же, вынесите из этого дома ваших товарищей, и если они выздоравливают, то возьмите их с собой в Чиоджиа. Если же они умерли — бросьте их в море.

— Если они умерли?! — повторил со смехом Антонио. — А вы сомневаетесь в этом? Вы думаете, что мы лжем?! Нет, синьор Сиани, в участи их сомневаться нечего, она решена… Но вот идет одна из хорошеньких сиделок. Она, вероятно, сообщит нам подробные сведения о том, как дьявол забрал в свои когти грешные души наших товарищей.

— Бедная девушка! Она и не подозревает, какой опасности подвергается! — сокрушался Пиетро.

Патриций обернулся к хижине и испустил крик ужаса, увидев выходившую сиделку.

Это была Джиованна ди Понте. Бледная и печальная, остановилась девушка на пороге хижины, где она провела много грустных часов, ухаживая за зачумленными, одно дыхание которых приносило смерть.

Оправившись от испуга, Валериано бросился в порыве безумного отчаяния на Антонио.

— Бездельник! — воскликнул с бешенством молодой человек. — Признайся, что ты солгал! Не может быть, чтобы ваши товарищи, которых вы поместили к Нунциате, были зачумлены?!

Сын Панкрацио пожал плечами, засучил рукав, и, указывая на кисть руки, проговорил со злой усмешкой:

— Выслушайте меня внимательно, синьор Сиани! Когда вы увидите у меня на этом месте багровое пятно вроде кровяного подтека, с желтыми точками, окруженное фиолетовыми пупырышками, то можете сказать смело: «Вот печать чумы! Антонио не жилец на этом свете!..» Ну, взгляните же теперь на кисти рук наших товарищей, и вы увидите этот роковой знак. Тут не может быть никакой ошибки. Мы видели так много больных чумой, что узнаем их с первого же взгляда не хуже любого доктора.