Онлайн книга «Ранние грозы»
|
Котенок Васька также вдруг откуда-то появляется и всегда вспрыгнет на диван так тихо и неожиданно, что Марья Сергеевна и Наташа невольно вскрикнут; высоко подняв свой пушистый хвост, он начинает ласкаться к ним, громко мурлыча и назойливо подставляя свою полосатую мордочку с розовым носом прямо к их лицам. – Пусти, Васютка, – говорит Марья Сергеевна, а Наташа тихо смеется и щекочет ему за ухом. Васютка, выбрав себе, по-видимому, уютное местечко, укладывается, наконец, свернувшись клубочком, и лениво прищуривая на огонь глаза, продолжает блаженно мурлыкать. Он каждый раз норовит присоседиться где-нибудь на плече или на коленях Наташи. – Ах мама! – вскрикивает, как будто с недовольным видом, Наташа. – Он опять ко мне на шею забрался! – Ну, сгони его! – говорит Марья Сергеевна. Но Наташе, в сущности, это очень нравится, она не хочет сгонять его. Он такой теплый и так смешно мурлычет у нее под самым ухом. – Ну, уж пускай его! – снисходительно разрешает она. – Ну, а чего же ты утром боялась его? – вспоминает Марья Сергеевна. – Да он утром, мамочка, тигр был, страшный такой. – Ах ты, девчурка глупая! – смеется мать. Наташа заваливается совсем за спину матери; из-за рук Марьи Сергеевны видно только с одной стороны беспокойные ножки, а с другой смеющееся плутоватое личико девочки. – Ну, мамочка, рассказывай что-нибудь! – уговаривает она мать просящим тоненьким голоском. – Что же тебе рассказать? – Что-нибудь, мамочка, милая, ну, пожалуйста… Ну, хоть старое что-нибудь. Наташа страстно любит эти вечерние рассказы матери. Марья Сергеевна, начавшая со сказок, перешла мало-помалу в своих рассказах к живым людям, к биографиям своих бабушек, тетушек, сестер и к воспоминаниям собственного детства. Ей самой нравится перебирать эти давние странички своей жизни. От них веет чем-то таким далеким, почти позабытым и наполовину уже исчезнувшим, но все-таки милым и интересным для нее: особенно годы первой молодости вспоминаются всегда такими свежими, отрадными, счастливыми, хотя в то время они, быть может, совсем и не были так счастливы и отрадны. Чем больше рассказывает Марья Сергеевна, тем и вспоминается все больше, все яснее. Кажется, вся жизнь, шаг за шагом, картинка за картинкой, бежит перед нею и вновь переживается ею. Наташа слушает с потемневшими из-за расширившихся зрачков глазами, с ярко разгоревшимся лицом. Ее воображение страшно работает, люди и картины плывут перед ней совсем ясными, живыми. Иногда она прерывает каким-нибудь вопросом. – А тетя Лиза с вами тогда жила? – Тети Лизы тогда еще совсем не было! Наташа поражается. – Совсем не было? – протяжно удивляется она. – А где же она была? – Она еще не родилась в то время. Наташа несколько мгновений молча смотрит на мать, точно о чем-то думает. – А дядя Петя был? – Петя был; он уже учился тогда в гимназии и только на лето приезжал к нам. Такой кургузый был, краснощекий и перед нами, девочками, ужасно важничал своим мундиром! А раз он нашалил что-то и с него в наказание сняли мундир, и он целую неделю ходил в курточке и панталонах. То-то уж мы над ним смеялись – за все его важничанье ему отплатили. Наташа задумчиво смотрит куда-то вдаль. – Как странно, – тихо говорит она, – дядя Петя, и вдруг в курточке, тети Лизы совсем не было, а теперь есть… Тебя, мама, сначала тоже не было? – Конечно, мой ангел. – И папы? И бабушки? – И папы, и бабушки… – А было когда-нибудь, что совсем, совсем никого не было? – Да, девочка, сначала и земли не было, и людей не было, Бог потом все сотворил; вот будешь учиться, все узнаешь. – Где же все это, мамочка, было? Часто Наташа задает такие вопросы, на которые Марья Сергеевна не всегда находит ответы. – Ну, слушай дальше! Но у Наташи уже образовался свой ход мысли, и вопросы интересуют ее теперь больше рассказов о тете и бабушке. – Ну, а вот дедушка был, а теперь его нет! – восклицает она, по-видимому, все еще занятая своими мыслями. – Дедушка умер и пошел к Богу! – К Богу, это на небо, значит? – На небо. – Мама, как же говорят: Бог далеко и высоко; ведь он же на небе, а ведь небо видно, а если что далеко, так нельзя видеть. Как же это? – Бог везде, милая, и на небе, и на земле. Не прерывай же меня, если хочешь слушать. – Ну, хорошо, хорошо, не буду, рассказывай, мамочка, дальше. Но через минуту она опять прерывает мать. – Мама, на небе никогда никто не был? – Никто. – И никак нельзя попасть? – При жизни нельзя, а после смерти все, кто праведно жили, там будут. – Там, мамочка, верно, очень хорошо. Ты, мамочка, не знаешь, как там? – задумчиво моргая глазами, говорит она. – Этого никто, дитя мое, не знает. – Ну, хоть немножечко не знаешь ли? – Да слушай же, Наташа, а то я перестану. – Нет, нет, мамочка, я не буду больше, ни одного словечка не буду. Марья Сергеевна опять начинает прерванный рассказ, Наташа мало-помалу входит в него и снова интересуется бабушками и тетушками, но вдруг она начинает хохотать. – Чего ты? – удивляется Марья Сергеевна. Но Наташа заливается раскатистым хохотом и даже не может говорить. – Я, мамочка, все думала, какая это бабушка маленькая была, и вдруг она показалась мне!.. Смешная, смешная такая, лицо старое, как теперь, и очки также, а платьице коротенькое, и сама маленькая, и панталончики… Марья Сергеевна невольно улыбается: бабушка в таком виде кажется и ей ужасно смешною… – И вдруг, мамочка, ее мама на нее рассердится и велит ее высечь! И Наташе так живо представляется картина, как секут бабушку, что она начинает даже захлебываться от хохота. Марье Сергеевне и самой смешно, но она старается внушить дочери, что над старшими смеяться грешно. – Как нехорошо, Наташа! – говорит она, стараясь сказать строгим голосом. – Я рассержусь на тебя. – Ну, мамочка, мамуся, милая, не надо, ведь это же смешно, правда ведь смешно? Да?! – Ну, полно, полно. Но через мгновение она стихает и опять задумывается о чем-то. – Мамочка, ведь все люди должны быть сначала маленькими? – Конечно, все. – Ни одного не было прямо большого. |