Онлайн книга «Картина с кляксой»
|
– В России к иностранцам лучше относятся, чем к своим. Всегда помогут. И дорожку укажут, и денежку на дорожку дадут. – Точно! – подхватил Алешка. – Здесь вам не тут! – Вот именно. А я делаю великое дело. Я хочу вот этого Славского внести в амоналы европейской культуры… …Тут Алешка прервал свой рассказ: – Дим, а кто такие эти амоналы? – Вообще-то аммонал – это взрывчатка такая. – Класс! Он, значит, хочет взорвать эту… европейскую культуру! Через этого Славского! Да я теперь с них глаз не спущу. Вообще-то Алешка не больно-то страдал за европейскую культуру. Ему просто не нравилось, когда кто-нибудь затевал какую-нибудь гадость. Пусть хоть в Европе, пусть хоть в Париже. – Лех, – успокоил его я. – Он просто слова перепутал. Он хотел сказать не аммонал, а анналы. – А это кто? – Точно я не знаю, вернее, забыл. Кажется, это такие списки, куда заносятся всякие великие достижения в мире. Исторические такие. Алешка чуть бинокль в окошко не уронил. Вытаращил глаза: – Эти фиговины треугольные – это великая культура? Умереть, Дим! Да я таких амоналов за пять минут сто штук накарябаю! – Лучше не надо. Их и без тебя хватает. Что там дальше-то было? – А… Ерунда всякая. …Как позже выяснилось, это была далеко не ерунда. Но мы этого еще не знали. Дальше они стали обсуждать свои дела, а Лешка деловито расставлял по местам стулья, снова «посадил» герань на ее место, не забывая «шевелить ушами». – У меня все готово, – говорил рыжеватый иностранец, – билеты заказаны, приглашение тебе в Германию оформил, разрешение на вывоз твоих картин за рубеж получил… – Меня таможня беспокоит. Вдруг все-таки признают мои шедевры культурными ценностями. И запретят вывоз. – Не надейся! Славский надулся. – Ой, какие мы гордые! Не дергайся, у меня все схвачено. У нас везде свои люди. На таможне пойдешь через тот пост, где проверяет багаж мой дружок Воробьев. Понял? Таможня даст добро. Но и таможне надо дать. – Я понимаю… – Это Славский как-то вяло сказал. – У меня сейчас… – У тебя всегда «сейчас». Гробы продай. Тут Алешка вздрогнул и насторожился. – А я что делаю? – оправдывался Славский. – Да спрос на них небольшой. Рыжеватый рассмеялся. Славский опять надулся. Даже отвернулся. – Слышь, гордый. Наш договор надо скорректировать. – Сколько ты хочешь? – Половину. – Во! Алешка не утерпел и оглянулся: под носом русского иностранца красовалась фига художника. – Не хами, живописец. Мне одно только разрешение на вывоз твоего хлама за рубеж больших денег стоило. Оформлены как не представляющие художественной и культурной ценности. По факту! Славский поморщился от обиды. И спросил: – А зачем ты про какую-то Алену с огурцом ляпнул? «Иностранец» рассмеялся. – А как же! Тонкая деталь. Я слышал ваше русское выражение: «Молодец – как соленый огурец!» – и передал в иностранной форме. «С Аленой огурец». Здорово? – Ты глуп! – Художник был недоволен. – Зря я с тобой связался. – Ну и сиди на своих копеечных гробах. А я на твой имидж работаю. Выставки, пресса… – Ладно, договоримся. – Ты теперь особо не светись. До отъезда где-нибудь отсидись. – Уже присмотрел. «Пора исчезнуть», – подумал Алешка. Он еще раз взглянул на портрет мамы художника, прикинул, что мама-глазунья все-таки много лучше мамы-железяки, и через зал классической живописи пошел к выходу. В зале, как обычно, сидел на своем стульчике перед мольбертом студент Истомин. Копировал очередной шедевр. Мимоходом Алешка глянул на его акварель и опять поразился ее сходству с оригиналом. – Молодец! – похвалил он Истомина. – Даже я так не смогу. – Не скромничай, Леша, – устало улыбнулся Истомин и потер правый глаз. До этого он, видимо, тер левый. Теперь они оба были одинаковы – будто под каждым по акварельному фингалу. Поставил кисть в стаканчик. – Все, кончен бал. Перехожу на натуру. – Давно пора, – одобрил Алешка, хотя и не понял, в чем дело. Свой рассказ Алешка, опустив бинокль, завершил будничной фразой: – Тетя Зина наступила на грабли. Похоже, тетя Зина по жизни ходит по граблям. Недавно она пригласила нас на обед. Как она важно заметила – по-европейски. На первое она поставила чайные чашки с бульоном из кубиков, а на второе – кофейные чашки с каким-то вязким варевом. Кажется, из грибов. – Суп «жульен»! – гордо объявила она. – По рецепту великого Дюма. Великий суп мы вежливо съели, но великого Дюма пожалели. Десерт у тети Зины был в виде концентратного киселя. Правда, она сама грустно признала, что он «нынче не удался». И объяснила: – Полнолуние. В этой фазе Луны у меня никогда кисель не удается. Почему-то нашей маме все кисели и компоты в любой фазе удаются… После этого европейского обеда мы дома навернули полную сковороду настоящей грибной жаренки без всяких великих «жюльвернов» (так Алешка сказал). Мои размышления прервал Алешка. Он засунул бинокль в футляр и повесил на гвоздик. И сказал: – Что-то не получается, Дим. – Что не получается? Кисель? – Ты какой-то всегда голодный! – рассердился он. – С этим художником не получается. – Тебе это надо? – Я еще не знаю, – честно сказал он. – Но смотри, Дим. Иностранец оказался не иностранец – раз! – Алешка загнул один грязный палец. – Великий художник Славский зачем-то раскрашивает кому-то гробы – два! Какая-то галдарея покупает его картины, а он их только что нарисовал – четыре!.. – А где три? – перебил его я. До трех-то считать умею. – Три потом будет. Я не стал настаивать – бесполезно. А про «только что нарисовал» все-таки спросил. – А это ты видел? – И Алешка сунул мне под нос свои ладошки в разноцветных красках. – До сих пор не отмываются. – А ты пробовал? – усомнился я. Зная, как он «любит» умываться и мыть руки. – А то! Дим, ты попробуй подумать… – Вот еще! Тебе надо – ты и думай. – Так нельзя, Дим, – горячо зашептал Алешка. – Что-то может случиться, а мы с тобой останемся в стороне? – Хочешь поучаствовать? Или кому-нибудь помочь? |