Онлайн книга «Попугаи с площади Ареццо»
|
В течение нескольких недель Тиффани, пытаясь ему помочь, силилась понять, почему он живет один. Людо вовсе не противился ее назойливому дознанию, он охотно рассказывал о себе, и его ответы приводили ее в изумление. Тиффани продолжила расспросы, чуть ли не по буквам выговаривая слова, будто ее собеседник страдал тугоухостью: — Спать, Людо, спать! Да я же не спрашиваю тебя о технических подробностях… — А что, в сексе есть технология? — …а имею в виду физические детали. — Ты права: если уж речь о физике, то важны детали. — Как далеко ты зашел в своих… флиртах? Людо рассмеялся: — Флирты! Как ты за меня взялась… Множественное число мне льстит. А флиртов, в твоем понимании, у меня было один-два. Ну, может, три… — Быть может? — У меня это бывает в мелкую нарезку… — Людо, а ты когда-нибудь… заходил дальше флирта? — Ну что ты, это флирт заходит дальше меня. Тиффани вздохнула. Понимая, что совсем замучил ее, Людо подался вперед и попытался объясниться: — Хочешь, расскажу тебе мою самую прекрасную и длинную любовную историю? Мне было пятнадцать лет. На нашей улице в доме напротив поселилась новая семья. Отныне из моего окна я видел пятнадцатилетнюю Ариану, старшую из четырех сестер Морен. У Арианы была венецианская шевелюра немыслимой густоты, и я так влюбился, что меня оставили на второй год. — На второй год? — Да! Разве это не любовь — ставить чувства выше карьеры! По вечерам я перестал делать домашние задания — вместо этого я смотрел, как она делает свои. Все остальное перестало иметь значение. Так я провел полтора года. — И что потом? — Потом ее родители переехали в Испанию. — И вы плакали, расставаясь. — Я — да, ведь я посвятил ей полтора года моей жизни. Она — не знаю. — Ну и ну! — Едва ли она знала о моем существовании. Мы не сказали друг другу ни слова. Я выяснил, что ее зовут Ариана, но ей, наверно, было неизвестно мое имя. — И что было дальше? Ты обещал мне рассказать свою самую прекрасную историю любви. Людо прыснул: — Моя история на этом и заканчивается. Послушай, Тиффани, если я западаю на девчонку, я начинаю глупить и тупить. Я не приближаюсь к ней, перестаю с ней разговаривать, отвожу глаза. — По сути, с девушками, которые тебе безразличны или неприятны, ты ведешь себя точно так же? — Ты начинаешь понимать меня. Людо удовлетворенно свернул папиросу. Тиффани глядела на него, скрестив руки. Зазвонил телефон. Людо усмехнулся: — Ты готова поспорить, что это моя мать? — Как догадался? Он снял трубку: — Да, мама. Конечно, мама. Обещаю, мама. До скорого, мама. — Он весело улыбнулся. — Моя мама сообщила мне, что сегодня у нее день рождения и что ей «ничегошеньки» не надо дарить. Она четко определила значение «ничегошеньки», чтобы убедиться, что я правильно ее понял. «Ни цветов, ни книг, ни парфюма». Вот так я получил от нее поручение и знаю, что должен искать. Он взял щепотку табака, свернул листок бумаги, набил его и ловким ударом языка склеил. Тиффани восхищенно воскликнула: — Браво! — Знала бы ты, сколько табака я просыпал, пока научился. У меня руки кривые. — Ты не пробовал говорить о себе что-то хорошее? — Не получается. Думаю, дело в воспитании… Людо крутил в руках старую табакерку. Тиффани возмутилась: — Ты что хочешь сказать? Что ты воспитан лучше других? — Я не привык к комплиментам. Мой отец был на них скуп, он никогда не поздравлял нас — ни моих сестер, ни меня. Замечания, насмешки, оскорбления — вот все, на что он мог расщедриться. Что касается матери… бедняжка… ей и в голову не приходило. Знакомые пытаются понять, почему моя мать не сделала того или сего; мне кажется, что она просто не задумывалась об этом. — Ты смеешься над ней! — Мою мать нельзя упрекнуть ни в злых, ни в добрых намерениях. Ни в каких. — Ты не слишком снисходителен к матери. — Напротив, это так гуманно — указать слабые места. Короче, за свои двадцать шесть лет я получил не больше похвал, чем пустыня Сахара — дождей. — Значит, пришло время измениться, Людо. Глупо все время говорить про себя гадости. — Я стараюсь опередить события, ведь отец всегда вытирал об меня ноги: лучше уж я сам унижу и осужу себя, чем дождусь, пока это сделают другие. Но иногда случается, что они опровергают мои слова, как и ты… Так что спасибо… Тиффани промолчала. Она знала, что он не из числа нарциссов, которые чернят себя лишь для того, чтобы спровоцировать славословие окружающих; далекий от мысли снискать похвалу циничными поступками, Людо судил себя сурово, будучи уверен, что не обладает ни одним приятным качеством. — Такой взгляд на себя, дорогой мой Людо, обрезает тебе крылышки. Занимаясь самобичеванием, ты себя подавляешь. — Это недалеко от истины. Он наблюдал за дымом, медленно струившимся из его ноздрей. — И даже очень верно. Тиффани воспользовалась случаем снова пойти в атаку: — Если ты не решаешься подойти к девушке, то лишь потому, что боишься наступить на грабли. — Это не столько страх, сколько память: я лишь на них и наступаю. Впрочем, это нормально: чем я могу похвастаться? Я не Аполлон, талантов особых за мной не водится, в карманах пусто, и к тому же никто не знает, и в том числе я сам, каков я в постели. Так что акции мои не в цене… — Я знаю девушку, которая сделала бы на тебя ставку… — Она завсегдатай скачек? — В конце концов, я знаю парней, у которых нет и трети твоих достоинств, но они пристроены. Людо отреагировал на слово «пристроены». Тиффани пожалела, что у нее вырвалось слово, уводившее разговор в сторону, и тут же поправилась: — Многие мои подруги считают тебя ужасно милым. Правда. И я тоже, Людо, считаю тебя ужасно милым. Если бы я уже не была с Джошем, я не говорю, что… Он положил руку ей на запястье, чтобы и поблагодарить ее, и остановить: — Не стоит продолжать, Тиффани. Это чертовски трогательно. Но вот ведь беда: только девушки, уже «пристроенные» и притом склонные к постоянству, объясняют мне, что, возможно, в другой жизни они рассмотрели бы мою кандидатуру. А свободные и те, что ищут мужа, на шею мне не бросаются. Обо мне вспоминают лишь тогда, когда быть со мной не могут. — Он снова рассмеялся. — «Would have been loved» — это как раз про меня: страдательный залог, нереальное действие. Сожаление верных женщин… Я бы предпочел быть их угрызением совести. |