Онлайн книга «В оковах страсти»
|
— Я вовсе не критикую… — Вы пытаетесь говорить о таких делах, о которых женщине лучше молчать. Порядок, установленный самим Господом Богом, совершенен. Кто не работает, тот и не должен есть, учит апостол Павел. А тот, кто возражает, должен быть наказан. — Патер вытянулся в струнку. — Сегодня вечером вы должны молиться с большой прилежностью и серьезностью, фройляйн Элеонора. Не достаточно сказать лишь: «Бог смотрит на меня, он свидетель моих греховных слов и…» — Ну ладно, успокойтесь, патер, — стал увещевать отец моего духовника. — Она лишний раз подтвердила свое стремление быть милосердной и сострадать другим. Порой вы слишком строги к моей дочери. А браконьер понесет заслуженное наказание, будьте спокойны. Сначала мы сделаем из него отбивную, а потом… — Ты хоть знаешь, что он нормандец? — прервала я его, довольная, что наставления патера оказались не слишком продолжительными, между тем осматривая все, что было на столе, в поисках еще какого-нибудь лакомого кусочка. Может, съесть немного каши или кусок паштета? — Нормандец? — отец наклонил голову вперед. — Откуда ты это знаешь? — Я говорила с ним. — Ты с ним говорила? В темнице? Что он сказал? В голосе отца прозвучали жесткие нотки. — Ничего особенного. Всего лишь одно предложение, и так, как это всегда говорила мама. — Что он сказал? Что? — Он сказал: «Deus vos bensigna». Больше ничего. Еще назвал меня dame chiere — дорогая дама. Чепуха какая-то! Никакая я не дама. Dame chiere… Этого отцу знать не следовало. В задумчивости я разламывала краюху хлеба. Как от пленника дурно пахло, и его волосы, которые просто кишели вшами! Передо мной стоял горшок, полный кусков отварного мяса. Я вдохнула запах шалфея, который сама сушила в начале лета, и всех других трав — хмм, пахло соблазнительно… Я вонзила нож в розовую мякоть мяса, чтобы положить его на ломоть хлеба, когда отец заговорил вновь: — Наслаждайся вкусом мяса, дитя мое. Еда, как всегда, замечательна. Я подняла глаза. Прищурившись, отец наблюдал за мной, улыбался и, неожиданно встретившись со мной взглядом, аккуратно сложил руки на груди. Мною овладело неприятное чувство — я слишком хорошо знала своего отца, чтобы не догадаться о том, что он втайне что-то замышляет… — Элеонора, я хотел бы подарить тебе кое-что! Если бы я только знала… — То, что мой заключенный нормандец, открывает для нас совершенно новые возможности. Совершенно новые… — Несколько секунд он рассматривал свои ногти. — Да, абсолютно новые возможности. Я подумал о том, что мужчину вряд ли следует лишать жизни — вместо этого я подарю его тебе. Он должен стать твоим слугой, и ты будешь распоряжаться им, как тебе заблагорассудится. — Полный ожидания, отец смотрел на меня своими маленькими птичьими глазками. — Ну как? Кусок мяса так и повис над столом. Я смотрела на него, не шевелясь. Верно ли я расслышала — он хотел подарить мне этого грязного, перепачканного кровью великана? Полуживого дикаря, который, кроме того, даже не владел нашим языком? Сейчас я едва могла поверить в то, что он был нормандцем. Я вновь представила его, дурно пахнущего, огромного, вызывающего страх, как лесное чудище, возможно, обладающего сказочными силами, или как тролля, случайно оказавшегося среди людей, — я ощущала вонь в камере, видела крыс, его глаза, тревожно блестевшие в свете факела… — Ну, ты не рада? Уже утром он покинет подземелье, чтобы прислуживать тебе. Я тут подумал об одной договоренности… Итак, предчувствия не обманули меня. Отец никогда ничего не дарил без ответной услуги. Но это было его сущностью, и по ней можно было судить о нем как человеке. Почему он ни разу не смог подарить то, что нравилось и мне? Непроизвольно наморщив лоб, я бросила кусок мяса в горшок. Аппетит пропал. — Я не хочу его. И боюсь. Отец покровительственно засмеялся, поднял бокал и выпил за мое здоровье. — Он тебе ничего не сделает, уж об этом я позабочусь. Я пригвозжу его к воротам замка, если он… — Я не хочу его! — Вы не можете доверить свою дочь этому человеку, безбожному преступнику! Господин Альберт, опомнитесь! — Ко мне на помощь неожиданно пришел мой духовник, который навис над столом, от ужаса буквально вытаращив свои светлые глаза. — Обдумайте все еще раз, вы… — Не говорите несуразицу, патер, речь всего лишь о слуге. — Отец, он мне не нужен! — Он будет твоим личным конюхом! — не сдержавшись, прогремел отец. За столом воцарилась тишина. Проснулся даже дядя Рихард и в замешательстве смотрел по сторонам. — Он сможет сопровождать тебя при выездах верхом. С таким эскортом ты будешь в полной безопасности. — Отец протянул обе руки над столом и схватил меня. — Разузнаешь, кто он и откуда родом. — Моим конюхом? — Я наклонилась вперед. — Отец, этот человек почти мертв! Неужели ты всерьез хочешь, чтобы я имела дело с этим обветшавшим существом? — Его отчистят, моя дорогая, пусть тебя это не заботит. Под грязью скрыт статный парень, если он только… — Он едва держится на ногах! — Нафтали постарается, чтобы он мог стоять. Патер Арнольдус вновь поднялся со своей табуретки. — Досточтимый граф, простите мой гнев, неужели вам недостаточно прятать в подземных камерах отравителя, а теперь еще этот дикарь? Что же мне делать во спасение вашей души? — Молиться, — бросил слово отец и кивнул своему камердинеру. — Следите за расходом денег на свечи, патер, и молитесь, для этого вы, собственно, и здесь. — Этот дикарь не человек, — не сдержавшись, заявил аббат. — Он не говорит ни на каком языке, не имеет имени — вы можете посадить его на цепь или кинуть в клетку к собакам, что, собственно, не имеет никакой разницы. Но спасению вашей души мешает колдун, Альберт, этот злосчастный колдун. — Еврей не колдун. — Отец молча смотрел на одетого во все черное человека. Потом медленно встал. — Мое решение непоколебимо. Еврей будет лечить пленника, после этого тот станет слугой моей дочери. Ожесточенность не карается смертью, это должно быть вам известно. Я уверен, что у него развяжется язык, если мы дадим ему понюхать свободы. Вздох облегчения прошел по небольшому обществу. Зазвенели кубки. Пили за здоровье хозяина замка и хвалили его за дальновидность. Патер Арнольд поспешно удалился из-за стола и направился к часовне. Аббат молчал и мрачно смотрел перед собой. Не в первый раз он требовал смерти пленника, но отец просто не обращал на это внимания. Некоторое время я радовалась его гневу и тому, что не все подчиняется его воле. Невыразительные черты его лица были будто вырублены из камня; он сидел как изваяние святого — покровителя монастыря, спокойный и надмирный. И тут мне пришла на память история, рассказанная патером Арнольдом, о святом Леонарде, которого церковь объявила освободителем пленных и который буквально воспринял слова Нагорной проповеди Христа: «Я был в темнице, и вы навестили меня». И не заключалась ли ирония Всевышнего в том, что аббат от имени святого Леонарда настаивал на лишении жизни пленника? |