Онлайн книга «Пресс-центр. Анатомия политического преступления»
— В чем ты видишь смысл экономической реформы? — В честной и справедливой оплате, которая бы подвигала людей на труд, на творческий труд. В честном распределении национального дохода. В привлечении иностранного капитала, достаточного для того, чтобы дать стране энергию. Ты ездила по республике и видела, что у нас практически нет механизированного труда, женщины и дети работают на солнцепеке вручную, в то время как все это же можно делать машинами… — А чем ты займешь людей, если сможешь провести экономическую реформу, то есть от ручного труда перейдешь к машинному? — Побережье… Наше побережье может стать таким курортно-туристским местом, равного которому мало где сыщешь… — А после того, как вы застроите побережье? Санчес хмыкнул. — Что касается того времени, когда мы построим то, над чем работают сейчас архитекторы и скульпторы, это будет уже вопрос следующего десятилетия, а я прагматик, я обязан думать о ближайшем будущем; те, кто в нашем правительстве занимается проблемами перспективного планирования, думают о далеком будущем… — Кто работает над проектами? — Архитекторы Испании, Югославии и Болгарии. — А отчего не Франции и Италии? — Опыт испанцев, болгар и югославов более демократичен так мне, во всяком случае, представляется… — Кто будет финансировать энергопрограмму? — Европейские фирмы, заинтересованные в широких контактах с развивающимися странами. — Но ведь американские фирмы ближе? — Мы пока что не получили от них предложений… Одни слова… Тем не менее мы готовы рассмотреть любое деловое соображение с севера, если оно поступит. — Кто в Европе проявляет особый интерес к сотрудничеству с Гаривасом? — У нас есть довольно надежный партнер в лице Леопольдо Грацио. Впрочем, я бы просил тебя не упоминать это имя, я не до конца понимаю всю хитрость взаимосвязей китов мирового бизнеса, конкурентную борьбу и все такое прочее, так что, думаю, имя Грацио не стоит упоминать в твоем интервью. Санчес вопросительно посмотрел на своего помощника Гутиереса. Тот кивнул. — Во всяком случае, — добавил Санчес, — до той поры, пока я не проконсультирую это дело с ним самим… А еще лучше, если это сделаешь ты, я дам тебе прямой телефон… — Спасибо. Я непременно ему позвоню, как только вернусь в Шёнёф. — Я дам тебе прямой телефон его секретаря фрау Дорн, которая, если ей звонят именно по этому телефону, соединяет с Грацио, где бы он ни был: в Лондоне, Палермо или Гонконге. — Хорошо быть миллионером. — Честным трудно. — А разве есть честные? — Я считаю, да. Это люди, ставящие не на военно-промышленный комплекс, а на мирные отрасли экономики… — Мне кажется, что коммунисты отнесутся к твоему утверждению без особой радости. — Во-первых, я говорю то, что думаю, не оглядываясь ни на кого. Во-вторых, надо бы знать, что Ленин призывал большевиков учиться хозяйствовать у капиталистов. — Среди членов твоего кабинета есть коммунисты? — Насколько мне известно, нет. — Ты говоришь: "Мы — это национальная революция". Нет ли в этой формулировке опасности поворота Гариваса к тоталитарной националистической диктатуре армии? — Ни в коем случае. Национал-социалистская авантюра Гитлера была одной из ярчайших форм шовинизма. Его слепая ненависть к славянам, евреям, цыганам носила характер маниакальный. А наша национальная революция стоит на той позиции, что это верх бесстыдства, когда белые в Гаривасе считали себя людьми первого сорта, мулатов — второго, а к неграм относились так, как это было в Северной Америке во времена рабства — не очень, кстати говоря, далекие времена. Шовинизм основан на экономическом неравенстве, бескультурье, предрассудках и честолюбивых амбициях лидеров или же несостоявшихся художников и литераторов. В нашем правительстве бок о бок работают негры, белые и мулаты. — Ты позволил мне задавать любые вопросы, не правда ли? "Я всегда позволял тебе это, любовь моя, — подумал он, — а ты чаще всего задавала мне только один: "Ты любишь меня? Ну, скажи, любишь?" А я отвечал, что не умею говорить про любовь, я просто умею любить, а ты шептала: "Женщины любят ушами…" — Да, я готов ответить на все твои вопросы, — сказал он, добавив: — Впрочем, я оставлю за собой право просить что-то купировать в твоем материале… — В вашем кабинете нет разногласий? — В нашем кабинете есть разные точки зрения, но это не значит "разногласия". — Позволь напомнить тебе строки Шекспира… Когда Кассий говорит Бруту: "…Чем Цезарь отличается от Брута? Чем это имя громче твоего? Их рядом напиши, — твое не хуже. Произнеси их, — оба Также звучны. И вес их одинаков". Санчес пожал плечами. — Тот не велик, кто взвешивает свое имя… Сравнивать кого-либо из государственных лидеров двадцатого века с Цезарем неправомочно, ибо он полностью был обуреваем мечтою осуществить на земле прижизненное обожествление… Это особая психологическая категория, присущая, как мне кажется, лишь античности… Все остальное — плохое подражание оригиналу… Впрочем, меня в Цезаре привлекает одна черта: больной лысый старик, он не боялся смерти; этот страх казался ему неестественным, противным высоте духа… Словом, Брутом в наш прагматический век быть невыгодно; в памяти поколений все равно останется Цезарь, а не его неблагодарный сын… [1] — Брут был республиканцем, полковник Санчес… Он чтил римлянина Цезаря, но Рим был для него дороже… "Женщина всегда остается женщиной, особенно если любит, подумал Санчес. — Она относится к любимому только как к любимому, в ее сознании не укладывается, что мои слова сейчас обращены не к ней одной, а ко многим, и ведь как же много среди этих многих врагов… А для матери Цезарь был и вовсе хворым мальчиком, а не великим владыкой умов и регионов…" — Если говорить об объективной — в ту пору необходимости монархизма, о трагедии Брута, который поднял руку на личность, а она беспредельна, то я должен буду отметить, что он выступил не против своего отца императора Цезаря, но за свободу республики… Ведь не во имя тщеславия Брут поднял нож… — Ты его оправдываешь? — спросила Мари Кровс. — Я размышляю, а всякое размышление складывается из тезы и антитезы. — Это термины Маркса. — Взятые им у Гегеля, а тот в коммунистической партии не состоял, — улыбнулся Санчес. |