Книга Пресс-центр. Анатомия политического преступления, страница 64 – Юлиан Семенов

Однако факт разрыва дипломатических отношений оказывал на правых сдерживающее влияние; никто не знал, как будут развиваться дальше события; народ бурлил, требуя гарантий и законности.

В Вашингтоне шла торговля между "ястребами" и "голубями"; ЦРУ и Пентагон настаивали на немедленной интервенции; но государственный департамент считал, что главное — это выиграть время, внедрить в Санто-Доминго своих людей, поставить их на ключевые посты; слово было за президентом.

Прозвучали выстрелы в Далласе, ушел Кеннеди, воцарился Джонсон, и через три недели после похорон он объявил о восстановлении дипломатических отношений с режимом, обменявшись добрыми телеграммами с марионеточным президентом Дональдом Кабралем, правившим страной под охраной армии. Однако, поскольку Кабраль провозгласил необходимость реформ — крайне половинчатых, не затрагивающих устоев диктатуры, генералы, как наиболее консервативная сила, давно связанная с ЦРУ и Пентагоном, свергли и его. Началась заваруха; старые военные не ожидали, что против них поднимутся левые офицеры из молодых; вопрос возвращения Хуана Боша из ссылки казался делом часов, не дней даже.

Весин-и-Весин, как наиболее рьяный консерватор (крупный аграрий, связанный с "Юнайтед фрут"), приказал бомбардировщикам, полученным от Пентагона, сбросить бомбы на президентский дворец, где правил "временный президент" Хосе Молина Уренья; началась гражданская война; посольство США в Санто-Доминго отправило шифровку с предложением начать немедленную военную интервенцию; из столицы ответили, что нужен достаточно аргументированный предлог; за одну лишь ночь посол США Беннет организовал телеграмму Весин-и-Весина в Вашингтон о том, что армия не гарантирует жизнь американских граждан, находящихся в республике; на следующий день по телевидению выступил президент Джонсон, он сказал, что правительство Соединенных Штатов информировано военными властями Доминиканской Республики о том, что американцы, живущие там, находятся под угрозой. "Поэтому я отдал приказ министру обороны направить туда войска и обезопасить жизнь наших сограждан".

Президент не сказал, что во время телефонного разговора с послом Беннетом слышалась стрельба; дипломат срывающимся голосом объяснил, что ситуация катастрофическая; стрелял, впрочем, офицер безопасности ФБР, чтобы создать должный шумовой эффект; посол Беннет, тайно связанный с корпорацией Дюпона, получил заверения, что после того, как в президентский дворец придет нужный человек, он получит соответствующее количество акций, игра в "опасность" стоила свеч.

Однако помимо Дюпона в Доминиканской Республике были заинтересованы концерны Рокфеллера, Дигона, Ролла, Моргана.

Конкуренты знали, что первый раунд выиграли люди Дюпона; а это не по правилам, каждый должен получить свое.

Началась новая стадия борьбы.

В Санто-Доминго прилетел посол по особым поручениям Мартин, один из самых железных "хард-лайнеров" [19] человек с болезненной ненавистью ко всему, что казалось ему "коммунистическим".

Он был связан с противниками Дюпонов; именно он отвел кандидатуру Весин-и- Весина, остановившись на Антонио Имберте, одном из участников покушения на Трухильо; это вызвало недовольство, ибо Имберт слыл человеком чрезмерных амбиций и скверного характера. Помимо того, все знали, что он давно куплен империей Ролла; это не устраивало ни Рокфеллера, ни Дигона, ни Моргана.

Президент вынужден был считаться с нажимом разных — не по идейным позициям, но по финансовым и деловым интересам — сил и отправил в Санто-Доминго своего помощника Макджорджа Банди и заместителя министра обороны Сайруса Вэнса.

Банди поставил на Сильвестра Антонио Гусмана, крупного агрария, сотрудничавшего в кабинете Боша; это должно было устроить левых. Однако Пентагон по-прежнему поддерживал как Имберта, так и Весина, а не Гусмана.

Банди отозвали в Вашингтон; его ставка на президентство Гусмана была торпедирована; империи ждали, не называя своих ставленников; в столице Доминиканской Республики продолжала литься кровь; в конце концов сошлись на кандидатуре Эктора Гарсии Годоя, который гарантировал максимальные вложения капитала всем американским финансовым империям.

Тем не менее игра в президенты продолжалась; все эти месяцы в храмах гремели колокола по убитым; престиж Северной Америки катастрофически падал; наступило время ударных решений; все хотели определенности; что ж, пускай получат однозначную определенность; так было потом в Чили, так провели операцию в Уругвае, так завершилось дело в Сальвадоре, и лишь в Никарагуа ситуация ускользнула из рук; в Гаривасе подобное допустить нельзя.

Операция, проведенная в Доминиканской Республике, когда страна оказалась в состоянии хаоса, что дало возможность монополиям закрепиться там по всем направлениям, сконструировав такого "президента", который устраивал большинство китов Уолл-Стрита, стала "опытным полем"; "ходы" политиков, разведчиков и генералов были записаны, изучены, спрятаны в сейфы банков и корпораций: жить надо по закону "аналога"; что ж, "доминиканский аналог" — тема для размышлений на будущее, Санчеса уберут, остановившись на оптимальном варианте, выбор есть.

…Накануне Вернье встретился со своим старым приятелем, который работал на цюрихской валютной бирже; тот знал все; он уже сделал свои деньги, поэтому позволял себе быть откровенным с тем, кто просидел с ним на студенческой скамье пять лет кряду; Вернье достаточно было намека; он сопоставил данные, известные одному ему, с возможными версиями; экономика, биржа, финансы и их обращение были для Вернье раскрытой книгой, он чувствовал этот предмет, как поэт ощущает слово, его таинство; он четко вычислил, кто стоит за устремлением повернуть ситуацию в Гаривасе вспять. Он назовет этих людей Уолл-Стрита, надо только почувствовать продольные мышцы спины, поверить в их силу, словно в молодости, нет, в зрелости, когда он тягостно ощущал, как чернокнижные старухи Элизабет насылают на него свои пассы: только б он поступил не так, как считал нужным, только б сделать ему больно и плохо, только б восстановить против него детей, только б поставить его в такое положение, чтобы он оставался один, все время один, каждую минуту, секунду, только б заставить его потерять себя, смириться и перестать быть тем, кем он родился — швабом Пиксом, Георгом, сыном Иоганна…

Он поднялся, включил ночник; уже половина третьего.

— Что, милый? — спросила Гала, словно и не спала. Тебе дать лекарство?

— Нет, спи.

— Ты хочешь работать?

— Да.

— Сварить кофе?

— Я же говорил тебе, когда я подхожу ночью к столу, молчи. Ясно? Я попрошу, если мне что-то потребуется.

— Не сердись, милый…

— Спи.

— А можно, я почитаю?

— Тогда иди в другую комнату.

— Здесь я мешаю тебе?

— Да.

— Можно, я тебя поцелую?

— Потом.