Книга Жизнь нежна, страница 39 – Галина Владимировна Романова

— Но вы должны меня понять, должны. — Полина металась за его спиной по кухне, пытаясь поймать его взгляд. — На меня столько всего свалилось! Сначала это преступление, которое совершено было три года назад… Потом эта женщина… Антон ведь любил ее. Вы знали об этом?

— Нет, — буркнул он.

— Вот. И никто, кроме них не знал наверное. Затем тетя Полина. Как вы думаете, Сергей, что я должна была чувствовать, когда в ее убийстве обвинили моего Антона?! Что?!

— Не знаю, — пожал он плечами.

Конечно, представлял приблизительно, каким ударом это для нее явилось, но ведь и его это коснулось.

— Я… — удавленным голосом начала Полина. — Я сейчас впервые говорю об этом вслух. Впервые, как нашла в себе силы не верить, что это он все сделал. Я только вам…

— Спасибо! — снова выплюнул он с сарказмом.

— А, как хотите, но я все равно скажу.

Она угомонилась, наконец, перестав метаться, села к столу и начала говорить с такой болью, что он не хотел, да почувствовал в душе что-то напоминающее сочувствие.

— Я просто несколько дней тоже была мертва, — подвела черту под своим рассказом Полина. — Я перестала существовать.

— Наверное, таким образом вы защитили себя от страшной боли, — предположил Хаустов, подсаживаясь к столу с чашкой крепчайшего кофе.

— Да, наверное, — согласилась Полина. — А когда я очнулась, то начала соображать немного и поняла, что он не мог. Вы его не знаете совсем, Антон не мог, он не такой!

— Я знаю его много больше вас, Полина, — хмыкнул Хаустов, потягивая густой напиток, от которого тут же засаднило горло и заслезились глаза. — И тоже не мог поверить в первое время, но факты — вещь упрямая и… И зачем, черт побери, вы потащились в милицию и написали заявление?! Это подло! Это предательство, если хотите!

— Простите, — кивнула она. — Это не подлость, Сергей. Я, в самом деле подумала, что это вы убили Крякина.

— О, как! А я подумал, что вы! И в милиции кое-кто теперь думает так же. Потому с вас подписку о невыезде взяли. Потому и свидания с Антоном не дают. Погодите, еще и в соседнюю камеру посадят.

Каждое его слово было для нее, как удар хлыста по оголенным хрупким плечам. Он понимал это и продолжал говорить с садистским удовольствием. Ну, нравилось ему делать ей сейчас больно. Мстил он ей: и за вероломство по отношению к нему, и за предательство по отношению к Антону.

— А что у вас с Прохоровым, Полина? — закончил он, нечаянно хлебнул кофейной гущи и поморщился. — Роман решили в отсутствие мужа закрутить?

— Вы в своем уме?! — ахнула она с отвращением, отшатнувшись от стола так далеко, будто на него Хаустов ведро гнусных тварей сейчас вывалил. — О каком романе вы говорите?! Виталий просто…

— Он ничего не делает просто, — перебил ее Хаустов, снова не без наслаждения щелкнув по ее плечам невидимым хлыстом. — Просто что?

— Он помогает мне.

— Помогает в чем? Донести пакеты из магазина или помогает скрасить одиночество?

— Зачем вы так, Сергей?! — Полина поежилась. — Он обещал помочь мне.

— В чем?

— Обещал помочь мне разыскать настоящего убийцу.

Вот это да! Вот это номер! С каких это пор Прохоров — вечно скучающий, вечно неудовлетворенный своей судьбой, которая дико несправедлива к нему, потому что не осыпает его всем и сразу, вдруг заделался волонтером? Да это и не про него рассказ вовсе! Он не будет и не станет ничего делать бескорыстно. Он имеет какую-то цель и…

Да, а какую цель преследует господин Прохоров, предлагая подобную помощь?

— Вы рассказали ему про Крякина? — ахнул Хаустов.

— Да… Не все!

— А что не рассказали?

— Про чашки.

— Про какие чашки?

Хаустов занервничал, сразу смекнув, что про него-то Полина успела растрындеть не только в милиции.

— Про какие чашки вы ему не рассказали?

Сам-то он про них тоже ничего не знал. Ну видел что-то такое на столе, помнил, как Полина вроде держала в руках чашку, но не заострял особо внимания на этом.

— Знаете, когда я зашла в дом, стол был накрыт к чаепитию, — начала она рассказывать. — Две чайные пары хозяин, видимо, а кто же еще, достал из старого серванта. И на одной чашке я заметила след от губной помады.

— И что? Все женщины пользуются губной помадой. Могла к нему зайти соседка? Могла. Мог он угостить ее чаем? Запросто.

— Вы не поняли меня, Сергей, помада была дорогой. И цвет такой… — Полина назвала приблизительный оттенок. — Женщины из деревни вряд ли пользуются такой помадой. Я в том смысле, что вряд ли могут позволить себе такую роскошь.

— И что с того?

Он чуть отвлекся, рассматривая Полину, почти не слушая, что она говорит.

Она не могла не нравиться. Она завораживала, в самом деле. Но совсем не так, как завораживала Зоя.

Зойкина броская красота сбивала с ног, лишала дыхания, губила, подавляла. Желание видеть ее, обладать ею превращалось со временем в зависимость.

А Полина…

Ее красота была очень светлой, нетронутой будто. Она умиляла, тормошила, подгоняла. И видеть ее постоянно хотелось, но при этом хотелось… И он назвал бы ее лучом света, в котором хотелось нежиться и млеть…

— Вы что же, Полина, — насмотревшись на нее вдоволь и совсем пропустив ее слова мимо ушей, начал Хаустов, — в самом деле полагаете, что интерес господина Прохорова сводится к одному лишь дружескому желанию помочь вам в трудный момент?

— А разве не так?

И у нее снова, как у маленькой наивной девочки, недоуменно запорхали ресницы.

И где только Панов откопать сумел такой экземпляр, честное слово?! Неужели и впрямь в ней нет и тени притворства? Неужели и впрямь сохранено в ней и не запятнано искреннее и непорочное женское начало? Обалдеть просто, да верится с трудом.

— Полина, уж извини, но перехожу на «ты»! — не выдержал он, с раздражением фыркнув. — Ты что, совершенная дурочка, да? Или юродивая, что ли, не пойму!

— Почему? — Ее рот обиженно вспух. — Я нормальная. Самая обычная я, Сергей.

— Обычная?! — вскинулся он и рассмеялся громко и зло. — Обычная?! Нормальная?! Нормальные бабы не верят всякой ерунде, которую им вешают на уши. Ну, по молодости, может быть, по глупости. Но потом-то! Потом, когда уже и жизненного опыта набрались, и замужем побывали… И дерьма всякого ложками нахлебались, как вот ты! Потом-то верить в непорочное зачатие никто не обязывает, Полина!

— А при чем тут?..

Она растерялась. Видно было, что она растерялась под напором его злости и очень нехороших, гадких слов. И не понимала ровным счетом ничего. То есть не понимала его намеков. Или не хотела понимать.