Онлайн книга «Чеченский угол»
|
– Родненькие, не стреляйте. Я – Айза Дадаева. Юсупа убили! Моджахеды не верят, переговариваются: – Да я гулял на их свадьбе! Что я, Айзу не узнаю. Такую красавицу… – Что, совсем не похожа? – Да ничего общего. Эта – старуха ведь. То, что называют старухой – не обидно. Лицо моджахеда кажется незнакомым. Свадьба была шумная, пышная, всех гостей не упомнить. Собравшись с силами, Айза прохрипела: – Там… карточка… Один из мужчин опускается на колени, но смуглые руки не торопятся снимать цепочку, открывать висящий на ней медальон. Он ощупывает одежду, натыкается на прикрытый складками истрепанного платья пистолет, отшвыривает его в сторону. Щелкает маленькая крышечка. – Да, это Юсуп. Как же тебе досталось, милая… Опираясь на руку моджахеда, Айза медленно поднялась на ноги. Покой и счастье заполнили сердце. Она выбралась из горного ада, впереди ждет лагерь, а там – свои. Помогут. Научат. Юсуп будет отомщен. Голова кружится, черные стволы деревьев двигаются кругом зикра, глубокая ватная ночь застилает глаза… Сверху – белая запотевшая пленка. Сбоку – бородатое лицо Салмана. Командир радостно улыбнулся: – С возращением в жизнь, мужественная нохчи! – С возвращением? – Ты ничего не помнишь? Айза задумалась. Нет, почти ничего. Разве только прохладную воду. Из тумана протягивается кружка, вода стекает по подбородку, а хочется не упустить ни капли. Очень жарко. – Ты болела. Долго. Два месяца. Ребята по очереди дежурили у твоей постели. Салман опустил ладонь на лоб Айзы и снова улыбнулся: – Жара нет. Сейчас тебе принесут покушать. Есть не хочется совершенно. Айза давится черствой лепешкой, но съедает все до последней крошки. Скорее встать на ноги. Скорее отомстить. Однако Салман считал по-другому. – Ты – слабая женщина, Айза. Твое место – у нашего очага, а не в бою. Заботиться о наших воинах. Готовить еду. Стирать одежду – вот твое дело, – говорил он в ответ на многочисленные просьбы дать оружие. Айза спорила. Разве не написано в Коране: «Тех, которые не веруют в знамения Аллаха и избивают пророков без права, и избивают тех из людей, которые приказывают справедливость, обрадуй мучительным наказанием!» Юсуп хотел справедливости. Мучительное наказание его убийц – священный долг. У Салмана была своя логика: – Мы выполним этот долг, Айза. Мы – мужчины и воины. В аду томится множество женщин, попавших туда за то, что не ценили сделанное их мужьями. Не повторяй их ошибок, Айза! Она почти смирилась. Почти – потому что даже когда руки чистили чудом принесенную в лагерь тыкву, или разделывали баранину, или штопали истертую, пропаленную боями одежду, даже после стирки хранящую едкий запах пота, мысли все равно летели к одному. Пробитый затылок шурави. Такой же, как у Юсупа. Перепуганного пленного русского привели в лагерь ближе к вечеру. На костре уже булькало ведро с водой. Кипятка хватало и на чай, и на мытье посуды. Скользнув взглядом по лицу русского, круглому, с вытаращенными голубыми глазами, Айза поднялась, чтобы уйти. Подальше от этих светлых коротко стриженных волос, от синих рядов ребер, виднеющихся через разорванную тельняшку. Еще немного – и она не выдержит, вцепиться в испуганного мальчика, разрывая на клочки вместе с ним все то зло, которое, как паразиты, облепило крошечную Ичкерию. – Подожди, – остановил ее Салман. – Смотри. Ты же этого хотела. Пленник забормотал в направленную на него камеру: – Я п-прошу п-резидента и м-министра обороны прекратить боевые действия. – А умирать ты хочешь? Говори, шурави, умирать хочешь?! – Нет! Нет! Пожалуйста, н-не надо… К русскому приблизился Салман. Извлек из висящего на поясе чехла острый нож, прижал его к шее, пуская тонкую струйку крови. – Готов ли ты взять в руки оружие? Хочешь стать на путь священного джихада? Будешь сражаться с оккупантами? Колени парня подогнулись. Айза упивалась его страхом, бьющим тело нервной дрожью, залившим лицо крупными каплями пота. – Я… нет… уж лучше смерть… Связанного, мальчика долго избивали. Уже казалось, жизнь покинула худое изможденное тело. Но нечеловеческий крик завибрировал в горах, когда острый нож Салмана чиркнул в паху… Айза улыбалась, вслушиваясь в эхо боли. Юсуп на небесах может быть доволен… В лагере появилась запись последнего пути Хавы Бараевой. Айза смотрела на маленький квадрат экрана видеокамеры и сердце билось часто-часто. Женщина в длинных одеждах, с закрывающим волосы хеджабом, говорит: «Это счастье – умереть за Аллаха». Темные глаза лучатся решимостью. И вот она уже едет в груженном взрывчаткой КамАЗе, звучит хриплый голос певца Тимура Муцураева, и все тонет в оглушительном ярком свете. Тот взрыв унес жизни более 70 шурави. Стать такой же, как Хава. Убить своей смертью. Освободиться и спастись – только об этом молила Айза Салмана Ильясова. Но командир распорядился иначе. Через месяц у Айзы уже был паспорт на имя другой женщины. Молоденький моджахед Асланбек рвался в бой, но ему пришлось сопровождать Айзу в частых поездках к Мадине. Потерявшая мужа чеченка с радостью согласилась предоставить свой кров для содержания невест Аллаха. Некоторых девушек Айза находила сама. Долго ездила по селеньям, выясняла, чьи родители готовы отдать дочерей – за деньги ли, по идейным соображениям или вследствие не сложившихся личных взаимоотношений. Некоторых шахидок приводили сами моджахеды. Влюбленные девочки с радостью шли на смерть. Были и те, кто не понимал, какой чести удостаивается – тогда с ними приходилось долго разговаривать, объясняя, какое это счастье – умирать за свою веру, за свою страну и свой страдающий народ. У Айзы страха перед смертью не возникало. Она четко знала: на смену ей придут десятки других чеченок. Пока в селах и городах останется хоть один живой человек – земля будет гореть у русских под ногами. И когда во время проверки документов на блокпосту у милиционера, чеченца, предателя, возникли подозрения, Айза с досадой думала лишь об одном: как же не прав Салман, запретив ей брать с собой оружие. Какой фейерверк мог бы сейчас здесь вспыхнуть! Асланбек остался в машине, равнодушно поглядывая на дула направленных на него автоматов. Айзу один из коллаборационистов повел в небольшую, обложенную мешками с песком будочку. И свет померк в глазах. Память нежно хранила лицо сидящего за столом человека. Как сложно сдерживать себя. Душа рвется к нему, любимому, единственному. Упасть к его ногам. Только там ее место. |