Онлайн книга «София - венецианская наложница»
|
— Это было весной? — Да. — Тяжелое время для такой судьбы. — Шел Рамадан. — Да, я помню. Большую часть своей жизни этот священный праздник приходился на лето, и нам не позволяли пить воду до заката солнца. — Вы знаете, первый раз, когда я услышал колокола за стеной… — Колокола, которые возвещают о конце поста каждую ночь перед заходом солнца? — Да. Когда я услышал их, я подумал: «Это мои соотечественники, они пришли, чтобы спасти меня». Но это оказалось не так они не пришли. И сейчас я даже не хочу, чтобы они приходили. Потому что мне уже ничего не поможет. Я вздохнул и продолжил: — Затем была ночь Могущества, именно тогда я стал чувствовать себя — не самим собой. Я уже никогда не буду собой. Но я стал чувствовал себя лучше, немного лучше. Ночь Могущества, что за ирония! «Когда Мухаммед вознесся к луне на своем сказочном коне… — …благословляя всех пророков Аллаха!» — «И когда все мечети освещены лампами… — …как башня прекрасной девушки». Я, наверное, теперь всегда буду об этом думать. — Прямо рядом с моим деревом стояла мечеть, и я мог хорошо видеть ее крышу с моего дерева. Пять раз в день в ней звонили колокола к молитве, отмеряя время моего страдания. Мне казалось тогда, что это самый гнетущий звук. — Правда? — Да, лишенный какой-либо надежды. — Это, наверное, из-за муэдзина. — Возможно. Но птицы в саду — они тоже мучили меня. Я не мог смотреть, как они копошатся по своим весенним делам. И даже соловьи. Я слушал соловьев каждый вечер. И когда туман рассеивался, я видел башню Линдера из своей маленькой клетушки на втором этаже. Этот вид напоминал картину. Застывшую картину. Нереальную. Ведь в вашей религии художник может лишь изображать грехи и страдания Аллаха. Но тот нарисованный мир был миром счастья, что не имело ко мне никакого отношения. Тогда. И я знал, что больше никогда не буду счастлив снова. — Я говорил медленно, и мои руки шарили в листве в таком же ритме. Да, так искать было легче. — После моего приезда они давали мне только простую воду. Как молодой девушке на диете или жертвенному агнцу. Это чтобы облегчить свою задачу. И наутро следующего дня они привели меня в теплую кухню, и я был так голоден к тому времени, что съел все, что они мне дали, не вдаваясь в подробности и не разбирая компонентов пищи. И только позже, когда началась диарея, судороги и ужасная жажда, я понял, что они что-то подложили в еду для очищения моего организма. — Так что это было? Алоэ? Осенний крокус? Мандрагора? Горчица? — Все из них или, может быть, отдельные растения, а может — какие-нибудь другие. Да, я помню запах горчицы и чеснока, но, может быть, их использовали для того, чтобы скрыть запах чего-то другого и чтобы я поверил, что это вещь съедобная. В любом случае, пока я был в агонии, я слышал, как Салах-ад-Дин и другой мужчина с высоким тонким голосом обсуждали мой случай. Я должен был стоять перед ними — хотя мне и было очень плохо — как Давид работы скульптора Микеланджело. — Я не знаю, кто это, — напомнила мне Есмихан. Я видел эту знаменитую флорентийскую статую в уменьшенном виде, но, конечно же, моя госпожа не могла ее видеть. Я попытался объяснить, но ей было очень трудно представить себе обнаженного мужчину даже в искусстве. — Конечно, я не чувствовал себя так же прекрасно и беззаботно, как молодой Давид, в отличие от моих хозяев. «О, какие прекрасные линии! Какая физическая форма!» — восхищался Салах-ад-Дин, как будто он рассматривал произведение искусства. Он ощупывал меня своими длинными костлявыми пальцами. Он трогал меня, пока я не возбудился, сам не желая того. Оба мужчины засмеялись над этим фактом и прокомментировали, что это происходит со мной в последний раз. Это была воля Аллаха для меня. Турки не думали, что я понимаю их язык. Я напрягся, вслушиваясь в их слова, так как понимал, что сейчас для меня решается вопрос жизни и смерти. «Мы должны оттянуть его и обмять, — сказал Салах-ад-Дин. — Нет, ты только взгляни, какие рефлексы! Найдется много богатых женщин, которые заплатили бы высокую цену за такого евнуха, красивого, молодого, который смог бы их удовлетворить, не портя их». Я перевел дух, чтобы подробно пересказать Есмихан их столь важный для меня разговор: «Но посмотри, — сказал второй. — У него уже появились волоски. Он уже слишком стар для такой процедуры. Это слишком опасно». «Ты же мастер этого дела, мой друг». «Есть мастерство, и есть глупость. Я знаю, это убьет его». «Попытайся». «Я не смею». «Он сильный парень». «Я это вижу». «Ничто так не придает силы, как жизнь моряка». «Я ценю это». «Он выживет». «Возможно, но я не могу этого гарантировать. Один шанс из десяти». «Я беру на себя этот риск». «А я нет». «Ты получишь свои деньги, выживет он или нет». «Какие у меня гарантии?» «Мое слово». «Нет, старина. Я уже имел дело с тобой». «Я даю тебе его». «Все же смерть на своих руках…» «Что ты привередничаешь? Ты, кто делает обрезание в Верхнем Египте уже в течение двадцати лет? Ты, кто обрезал по двадцать или тридцать маленьких мальчиков в день?» «Я уже не так молод». «Придержи свои старческие капризы». «Мне надо подумать». «Хорошо, подумай. Но давай сделаем вначале как я говорю, и если что-то пойдет не так, мы удалим инфекцию». «Сделаем ему все два раза». «Только если это будет нужно. Чтобы спасти его жизнь». «Ты мне сразу заплатишь?» «Я дам тебе кошель с деньгами прямо сейчас». Я рассказал Есмихан, как потом он вышел и приказал своей жене дать старику деньги. Затем они весело разговаривали, обменивались рыночными новостями и сплетнями. Потом пришла жена Салах-ад-Дина. Она принесла мне вина. Но потому что оно имело странный запах и потому что я знал, что она не могла мне простить трату их денег, я вылил его в окно. Я делал вид, что сплю, когда они пришли за мной. Но на самом деле я бодрствовал и даже сопротивлялся, когда они меня связывали и отнесли в хижину без окон. Кожаные ремни были черными и пахли кровью. Во второй раз, когда мне удалось вырваться и даже пихнуть его, старик сказал: «Салах, ты дурак. Этот человек не под наркозом». — «Конечно, он под воздействием наркотика. Он просто очень сильный и поэтому сопротивляется». Мне еще раз удалось ударить его. |