Книга Вокзал Виктория, страница 64 – Анна Берсенева

Что она будет делать с ребенком?! Одна в этой стране, в этом городе, который она видит теперь беспощадным взглядом и который ей поэтому ненавистен? Среди этих людей, дух которых и даже, кажется, зрение повреждены настолько, что от них можно ожидать чего угодно, любого нечеловеческого проявления?

«Да с каким еще ребенком, о чем я?! – Полина почувствовала, как волосы у нее на голове начинают шевелиться. – Что это я как овца, идущая на заклание? О ребенке даже речи быть не может!»

Она вскочила, заметалась по комнате, бросилась к двери, но все-таки одернула себя и остановилась, села на кровать. Бежать некуда – ночь. Да и утром некуда будет бежать, врача еще найти надо. Это, положим, не станет большой трудностью: деторождение – не самое модное занятие среди актрис, а любовники между тем есть у каждой, значит, есть и врачи, готовые помочь.

Эта здравая мысль должна была бы успокоить Полину. Но не успокоила. А почему? Она не понимала. Однако заставила себя лечь, накрыться пуховой периной и даже – о чудо! – уснуть. Конечно, состояние, в которое она погрузилась, невозможно было считать настоящим сном, но…

Но сознание ее стало расплывчатым и легким.

«Это ты? – там, в легком пространстве своего сознания спросила она. – Наконец-то! А я уж подумала…»

«Что же ты подумала? Что я тебя разлюбил?»

«Нет, конечно, нет. Ты все равно что я сама, я вся состою из тебя, и как же я могла бы подумать, что ты меня разлюбил? Я вся – ты, но все-таки тебя нет. Как это странно!»

Ему, наверное, это было странно тоже – краешек его брови взлетел, как крыло ласточки. Да как же она раньше не понимала, на что это похоже! Ласточка взлетает, улетает…

«Ты живой?» – спросила она.

«Мы с тобой очень счастливые», – ответил он.

И исчез.

Полина очнулась. Ее била дрожь, пот стекал по лбу холодными каплями.

«Что значит – счастливые? – билось в голове. – Жив ли, нет, ведь не сказал!»

Легкий край брови вспомнился ей, улетающая ласточка… Она заплакала.

Утром Полина пошла на почтамт и отправила телеграмму в Париж, на то почтовое отделение, откуда приходили ей денежные переводы.

«Дорогой отец, – написала она, – я рада, что вы с мамой благополучны. Но я очень соскучилась и жду встречи. И чем скорее, тем лучше».

Встреча произошла незамедлительно. Полина даже не удивилась, когда, возвратившись домой со студии, обнаружила на коврике у себя под дверью письмо – хозяйка всегда раскладывала таким образом корреспонденцию для жильцов, – в котором коротко сообщалось, что папа передал ей подарок к Пасхе, и ей будут рады вручить его завтра в Тиргартене на аллее у большого пруда.

Еще менее она удивилась, увидев Неволина. Он сидел на лавочке и любовался лодками, скользящими по воде. Был первый теплый день, и после долгой, всем надоевшей зимы в Тиргартен выбрался, казалось, весь Берлин. Мамаши с младенцами дефилировали по аллеям – их стало как-то очень много, или просто Полина начала обращать на них внимание? Во всяком случае, женский щебет и детский крик раздавались отовсюду. И громкий мужской хохот – молодые солдаты, отправляющиеся на фронт в Польшу или прибывшие оттуда на побывку, весело фотографировались с девушками.

Увидев Полину, Неволин поднялся с лавочки и быстро пошел к ней.

«Пальто элегантное, – окинув его взглядом, подумала Полина. – Не французское. А какое? Похоже, итальянское. Он теперь уже в Италии, что ли?»

Это были абсолютно глупые мысли, но они помогли ей сосредоточиться.

– Здравствуй, – сказала она по-немецки.

– Здравствуй, – по-русски ответил он.

Неволин привлек ее к себе и поцеловал в щеку. Полина поморщилась и отстранилась.

– Я думала, ты здесь в качестве немца, – тоже по-русски сказала она.

– Зачем? Советский импресарио, все как есть.

– Перенимаешь передовой кинематографический опыт? – усмехнулась она.

– Именно. У нас с Германией пакт о дружбе, как ты знаешь. Или ты про все такое не знаешь?

– Здесь трудно не знать «про все такое». Герр Геббельс доносит до каждого уха.

Из репродуктора, укрепленного на столбе, действительно неслась какая-то речь в привычном взвинченном тоне. Вперемежку с легкой музыкой, впрочем.

– Ладно, – сказала Полина. – Я тебя вызвала не для того, чтобы поболтать о недостатках немцев. Мне надо отсюда уехать. Немедленно.

– Так… – Неволин помрачнел. – Это почему же уехать? Да еще немедленно? Тебе что, плохо в Берлине? Живешь как сыр в масле.

– Сыр в масле не живет. Но дело не в этом.

– А в чем?

– В том, что через шесть месяцев я рожу. Вернее, уже через пять.

– От кого? – быстро спросил Неволин.

– Не твое дело.

– Вон как, значит! Помощи просишь у меня, а дело не мое. – По его голосу было понятно, что он уязвлен. – Ладно, и без тебя знаю. От англичанина.

– Почему же именно от англичанина?

Полина собрала все свое самообладание для того, чтобы в ее голосе не прозвучало ни тени растерянности. Но то ли Неволин хорошо ее знал, то ли просто был профессионально подготовлен – провести его не удалось.

– С кавалерами своими будешь в эти игры играть, – поморщился он. – А со мной не надо. Спала ты только с ним, а с другими динамо крутишь. Ладно, не ярись, – заметив, видимо, как сузились от злости длинные Полинины глаза, примирительно сказал Неволин. – От Дерби так от Дерби. Это даже лучше.

– Для кого лучше? – сквозь зубы процедила Полина.

– И для тебя тоже. Такой ребенок – хорошая страховка. Он всегда нужен, а значит, и ты нужна.

«Ничего это не значит, – подумала она. – И неизвестно даже, зачем я вам нужна».

– Ну и рожай, – сказал Неволин. – В чем проблема-то?

Вся кровь бросилась Полине в голову от прозвучавшей в его голосе снисходительности. Барин разрешает!.. Она еле удержалась, чтобы не отвесить Неволину пощечину. Но все-таки удержалась – он был ей нужен. Настолько нужен, что приходилось терпеть его хамский тон.

– Это только ты считаешь, что ребенок от англичанина – это прекрасно, – сказала она. – Боюсь, все остальные здесь считают иначе.

– А кто здесь догадается, от кого у тебя ребенок?

– Но ты же догадался. А твои немецкие коллеги не глупее тебя. Коллеги-кинематографисты, – язвительно уточнила она. – Если они этим заинтересуются, то быстро выяснят истину.

– Если переспишь еще с кем-нибудь, и лучше не с одним, это решит проблему. Тогда уже никто никакую истину не выяснит.

Удерживать себя от пощечины становилось все труднее.

– Это ничего не решит, – холодно произнесла Полина. – Вряд ли потенциальные отцы поверят, что я родила через пять месяцев после совокупления.