Книга Три короба правды, или Дочь уксусника, страница 30 – Светозар Чернов

— Так ты, значит, с приставовой женою венчаться хочешь, коли разведется?

— А кто ж этого не хочет?! Писаная красавица… Просто слюнки текут…

Артемий Иванович замотал головой.

— Не хорошо-с, не по-христиански это, молодой человек. Этакий, прости Господи, зеленый стручок, а уже развратничает. Принеси-ка мне лучше хлеба. Ваша капуста без хлеба в глотку не лезет.

— Перебьешься, — с обидой ответил Макаров.

— Ах так! — Артемий Иванович набрал в грудь воздуха и закричал:

— Напали на мирного французского гражданина, тираны!

И запел «Марсельезу».

— Ну ладно, ладно, чего там с арестантом разболтался! — прикрикнул на письмоводителя Нефедьев. — Ступай к себе в канцелярию.

Дождавшись ухода Макарова, Нефедьев прикрыл дверь, ведшую в арестантскую, открыл окошко в камеру и поманил к себе пальцем Артемия Ивановича, уже закончившего пение.

— Эй, ты, мусью, поди-ка сюда.

— Парле франсе, силь ву пле, — нагло ответил тот, даже не приподняв задницы с нар.

— Француз, говоришь… — Нефедьев недобро ухмыльнулся. — А как это ты с Настасьей изъяснялся только что? Она языкам никаким не обучена, кроме матерного.

Из окошка высунулась рука и захлопнула кормушку. Нефедьев опешил.

— Ах ты, французская каналья, — сказал он и повернул ключ в замке арестантской. — Вот я тебе сейчас зубы пересчитаю, сразу по-нашему заговоришь. А! — сказал Нефедьев торжествующе. — Крест-то на тебе православный!

— Ну! — сказал Артемий Иванович. — Прямо Лекок с Видоком! Вернусь после праздников в Департамент, велю тебя к нам секретным агентом взять.

— Я так и думал! — воскликнул Нефедьев со слезой в дрогнувшем голосе. — Я сразу вас по роже по наглой признал. У меня самого такая три года назад была, когда я сюда впервые прибыл. Я тоже думал, что как сюда вошел, так же легко и выйду. Уж не от самого ли вы Петра Николаевича Дурново внедрены?

— Стоп машина! — сказал Артемий Иванович. — А ты откуда знаешь?

— Да как же мне не знать! У нас и такой план сперва с Петром Николаевичем был, чтобы я арестовался тут в участке. Да только не пошли мы на это, какой толк один день под шарами просидеть — разве что высмотришь!

— Погоди-погоди! — остановил Нефедьева Артемий Иванович. — Так ты, значит, сюда Петром Николаевичем внедрен?

— Уж три года как внедрен. Думал, что определят меня из наблюдательного состава в Полюстровский участок внутренним агентом под видом городового сроком всего на две недели, а вышло, страшно сказать, на три года! Велено мне было наблюдать за участком, каковую службу я исправно все две недели исполнял. А когда пришел конец сроку, не вышло мне никаких предписаний, и таким вот образом получилось, что стал я настоящим городовым. Вот оно — третий гомб заслужил! — Он похлопал себя по плечу, украшенному оранжевым шнуром с тремя посеребряными гомбочками. — А уйти добровольно не смею, затем что приказ о помещении сюда получил от самого директора Департамента полиции лично. Да и на хорошем счету я, неглуп: мыла не ем и битым стеклом не подтираюсь. Вас завтра наверняка отпустят, не дайте погибнуть христианской душе! Мочи моей больше нету в городовых служить! Все надо мной надсмехаются, словно над Петрушкой в масленичном балагане! Я уж и рапорты писал, и по инстанциям, и лично его высокопревосходительству, — все без толку, один смех надо мной выходит. А ведь я и вправду хотел Лекоком стать!

— А я хотел вождем краснокожих стать. Нос уже красный, а вот дальше дело не идет.

— Вот и вы надо мной издеваетесь и не верите. Из-за этой дурацкой истории никто мне теперь не верит, а между тем в участке страшные дела творятся.

— Да какие ж в этом захолустье дела могут твориться? Пристав заборы у дач валит, деревья в садах обгрызает заместо зайцев?

— Вы знаете, кого содержит пристав в сарае за нужником?

— Политических? — забеспокоился Артемий Иванович.

— Собак! Лаек. Чистые звери. Слышите, на дворе воют? Мимо не ходи — разорвут! Мне их каждый день рыбой кормить положено.

— И что же эти псы? Их спускают на арестованных? — Голос Артемия Ивановича дрогнул.

— Дело в том, что пристав наш прежде при наказном атамане Забайкальского казачества в Чите для особых поручений служил, и большим докой стал по части медведей. Все шкуры, которыми у него полы в квартире на втором этаже выстланы, собственной охоты. Он меня иногда берет с собою на медведя с рогатиной — ну, я вам скажу, он и молодец! Так вот, как его сюда из Рождественской части перевели, он тут, в Медвежьем Стане, облавы стал устраивать для высшего общества, вот уже четвертую зиму. Бывает, к нему и министры, и послы иностранные приезжают.

— Ой, — сказал Артемий Иванович. — Это что же, он прям при послах с городовыми обывателей из домов вытаскивает и паспорта проверяет?

— Нет же! — нетерпеливо прервал его Нефедьев. — Медведей с берлоги поднимает, а послы с министрами стреляют. Это от участка верст семь по Большой Охтинской дороге, сразу за мостом через Охту. Мы оттуда только что елку притаранили приставу, будь она неладна.

— Это, конечно, страшно далеко, но я в этом ничего страшного не вижу. Министрам с послами это дозволяется, и даже одобряется в некоторых случаях.

— Вы слушайте дальше. Есть у нашего пристава братец родной, гвардейский капитан. С Иваном Александровичем была у них всегда какая-то неприязнь, — оно и понятно, гвардейскому офицеру зазорно с нами, полицейскими, водиться, — как вдруг полтора месяца назад завелись у них какие-то общие дела, и стал он к нам в участок едва ли не каждую неделю наезжать. И вот на Введение приехала к нам целая компания во главе с самим капитаном. Все гвардейцы, все с аксельбантами, и с ними бразильский посол и несколько штатских.

Артемий Иванович насторожился.

— С Охтинской пожарной команды прибыл на тройках приятель нашего пристава брандмейстер Резванов Федосей Иванович, да не просто так, а с пожарной трубой. Уехали они в Медвежий Стан, залили там берлогу с медведем водою, да скоренько обратно вернулись.

— Что ты мне тут несешь?! — фыркнул Артемий Иванович.

— Вот и мне всё время так говорят. Вот ей-же-Богу, не вру! — Городовой перекрестился.

— Уже четыре года мы с другими городовыми по осени берлоги медвежьи метим да зимой обкладчиками состоим при приставе, а такого я еще не видал, чтоб на медведя с трубой пожарной ходили! Да только странности на этом не кончились. Вернулись они к участку, и засели в «Акрополе» на углу с Пороховским, рядом с домом, где Макаров с кухаркой нашей Настасьей живет, и приказали подать им на всех только четверть водки. И это гвардейцы-то! К нам тут приезжал германский посол Швейниц с конногвардейцами, цыган в этот трактир привозили, лошадей шампанским поили! А эти втишка сидят в комнате и чего-то шушукаются!

— Ну, мало ли, о чем можно шушукаться! Мы вот тоже тут с тобою шушукаемся.