Онлайн книга «Контрольный взрывпакет, или Не сердите электрика!»
|
Пахло сохнущей полынью, старым деревом и, едва заметно, – женскими духами. Наступая на дружелюбно мяукающий паркет, Ермолай подошел к ведущей на второй этаж крутой лестнице с площадкой посредине и поднялся на второй этаж. Лестница привела его в маленькую комнату, которую можно было принять за просторный книжный шкаф. Заставленные книгами полки, занимали все стены – с пола до потолка. Падающий с веранды солнечный луч высвечивал на высоте человеческого роста линейку корешков с золотой надписью «А. С.Пушкин». Кроме книжных полок в комнате находились только большой письменный стол и кожаное кресло за ним. В комнате-библиотеке никого не было. Застекленная дверь вела на веранду. Она была приоткрыта. Сквозь щель оттуда просачивался аппетитный запах. Бебут подошел к столу и опустился в кожаное кресло. С этого места через неприкрытую дверь ему было хорошо видно и слышно все, что происходило на веранде. А там происходил серьезный спор. Его вели Профессор Ненароков и Женя Ожерельев. Собственно говоря, никаким профессором Роман Григорьевич Ненароков не был. Он был простым учителем. Всю свою жизнь он преподавал физику в средней школе. Но Роман Григорьевич любил свой предмет. Особенно, разделы, посвященные электричеству. Любил и умел заразить интересом к тайнам устройства материи своих учеников. Не одно поколение кормиловцев училось у Ненарокова. Сидел когда-то за партой перед ним и Ермолай Бебут. Профессорское звание Роману Григорьевичу присвоили не уполномоченные на то члены Ученого Совета, а, дали простые жители города Кормиловска. Но наряду с электричеством была у Григория Романовича и еще одна страсть. Русская поэзия. Любовью к ней он заражал окружающих не хуже, чем любовью к разгадке тайн мироздания. Ненароков был по-профессорски голубовато-сед, но лицо его принадлежало не кабинетному затворнику, а заядлому охотнику. Оно коричневело от загара и, было разбито глубокими морщинами на небольшие квадраты так, словно его сшили из отдельных кусочков кожи, как модную дамскую сумку. В его ярко-синих глазах по-прежнему светилось удовольствие от самого процесса жизни. А вот в глазах его собеседника – Жени Ожерельева – усмотреть подобное настроение было трудно. Между его длинными ресницами грустно мерцало всемирное уныние, а худая высокая фигура словно бы выражала немой укор немилосердной судьбе. Хотя, на самом деле, обижаться на жизнь у Евгения не было оснований. Со здоровьем у него все было в полном порядке. В материальном смысле он был обеспечен. Евгений Иванович работал главным механиком находящегося на подъеме акционерного общества «Кормиловский маслосырзавод». Правда, Ожерельеву не слишком повезло с личной жизнью. С женой он развелся лет десять назад. Но расставание произошло по обоюдному согласию, без скандалов, к взаимному облегчению, и не могло претендовать на роль личной катастрофы. Обволакивающее Женю грустное облако ноябрьского тумана не имело под собой очевидных источников. В центре солидного стола красовалась исходящая паром круглобокая фаянсовая супница. Из нее торчала блестящая ручка кухонной поварешки. Рядом с ней сверкал пойманным солнцем приземистый графинчик с янтарной жидкостью – фирменной кормиловской настойкой на кедровых орехах. А на плоской круглой тарелке была выложена и фирменная закуска – твердый сыр местного производства. В его тонких пластиках круглились крупные дырки, а сам сыр будто светился изнутри. По краям стола были расставлены три пустых глубоких тарелки. Рядом с каждой находились ложка, вилка, столовый нож и бочкообразная стопочка. «А для кого же третий прибор? – спросил себя невидимый с веранды Бебут. – Не могли же они знать, что я приеду?» – Так вот! – продолжая спор, обратился к Жене Профессор. – Литература – это не развлечение! Это – мощный инструмент познания Вселенной! Я тебе скажу так – она знает о мире больше, чем наука! А русская литература – в особенности! – Ой, да все это преувеличение! Все это красивые слова! – тоном полностью разочарованного во всем человека произнес Ожерельев. – Преувеличение? – вскинулся Григорий Романович. – Я тебе докажу! Я тебе сейчас докажу так, что ты заплачешь и никогда со мной спорить не будешь! – Ой, да, знаю я ваши доказательства… – сморщился Женя. – Одни эмоции. – Эмоции? Хорошо же! Слушай. Вот ты мне только что рассказывал, что современная наука предполагает существование в мире единого информационного поля, где содержится вся информация, все сведения, все возможные знания об устройстве мира, так? – Ну, так… Это вещи очень сложные… Не каждому понятные… – многозначительно произнес главный механик. – Конечно, где уж нам, глупым старикам понять! – вздернул седую голову почитатель русской литературы. – А вот послушай, что писал еще в середине девятнадцатого века Алексей Константинович Толстой. Подчеркиваю, еще в середине девятнадцатого века! Когда, даже самого понятия «информация» в точных науках еще и не было! Профессор поднял коричневый палец и процитировал: «Тщетно, художник, ты мнишь, что творений своих ты создатель! Вечно носились они над землею, незримые оку…» Профессор замер, как бы прислушиваясь к уплывающим с веранды в воздушный океан торжественным строкам. Выражение Жениного лица оставалось разочарованным. – Заметь: вечно носились они над землею… Незримые оку! А! Как? Разве это не описание информационного поля? – спросил Профессор. Евгений никак не отреагировал, но еще больше сморщился. – Вот, послушай дальше. – протянул к нему раскрытую ладонь Григорий Романович: «Много в пространстве невидимых форм и неслышимых звуков, Много чудесных в нем есть сочетаний и слова и света, Но передаст их лишь тот, кто умеет и видеть и слышать…» – Ну, что теперь скажешь? Разве здесь не информационное поле имеется в виду? А? – с торжеством на морщинистом лице спросил Григорий Романович. Бебут знал, что философский диспут между двумя сидящими на террасе участниками мог продолжаться бесконечно. Ермолай и сам любил отвлеченные разговоры, а еще больше, – послушать умных людей, но в этот раз майор вынужден был подгонять время. Он поднялся, подошел к двери, распахнул ее и шагнул из полутемной библиотеки в мир, пронзенный веселыми солнечными лучами. Профессор и главный механик прекратили спор и удивленно, посмотрели на него, словно он вынырнул на веранду из самого информационного поля. – Ермо-о-оша! – наконец, воскликнул Григорий Романович. – Я так и знал, что ты вот-вот появишься. – Проходи! Мы как раз обедать собрались! Садись! Покушаешь с нами! Полька такой супец сварила-а-а! Чуешь, как пахнет? Если желаешь, и рюмочку нальем, не пожалеем! Женя изобразил на лице какую-то кислую мину. Другой человек, на месте Бебута обиделся бы такому к себе отношению, но Ермолай Николаевич учился вместе с Ожерельевым в одной школе и знал, что подобная гримаса означала у Евгения почти предельное выражение приветливости. |