Книга Дикая роза, страница 50 – Анита Миллз

Единственным, что нарушало впечатление воплощенной мужественности, были волосы и сонные голубые глаза. Когда он выходил ранним утром из дома, волосы у него были мокрыми (отчего казались темней, чем обычно) и приглаженными, будто прилепленными к голове, а сейчас, после того как жаркий ветер вдоволь поиграл с ними, они высохли и стали светло-каштановыми, взъерошенными и волнистыми. Знал он об этом или нет, но ему это было очень к лицу. Если бы она не чувствовала себя так неловко, то обязательно сказала бы ему, что сейчас он выглядит лет на десять моложе.

– Что-нибудь не так? – спросил Хэп.

– Нет, все в порядке, – вздрогнула она, застигнутая врасплох.

– Вы на меня так смотрели, что я уже начал думать, будто у меня выросли рога, как у черта.

– Я просто любовалась вашими волосами.

– Ну вот, вы решили надо мной поиздеваться, Энни.

– Вовсе нет, у вас в самом деле красивые волосы.

– Красивые, – повторил он. – Когда речь идет о мужчине, звучит не совсем подходяще, вам не кажется?

– Но я говорю серьезно. Они действительно вас украшают.

– А я, можно сказать, их всегда ненавидел. Братья из-за них называли меня… – он запнулся, затем пробормотал: – Впрочем, не стоит говорить. Во всяком случае, однажды пришлось дать им хорошую взбучку, чтобы перестали дразнить. Из-за этих волос я чувствовал себя девчонкой.

– А мой папа был бы счастлив иметь такие волосы.

– Вряд ли, если бы они у него действительно были такие.

– Но он был совсем лысый.

– Я когда-то тоже хотел облысеть.

– Наверно, всем нам хочется быть не такими, какие мы на самом деле, – философски заметила Энни. – Я, например, всегда хотела быть меньше ростом.

– Ну, это уж совсем непонятно.

– У меня была маленькая двоюродная сестричка, с которой все ужасно носились – такая, знаете ли, крошечная, хорошенькая девчушка. И мама так часто повторяла, до чего же она славненькая да красивенькая, что я постепенно начала думать, какая же я, должно быть, уродина.

– Вы самая красивая женщина, какую мне приходилось видеть.

– Хэп, я вовсе не напрашивалась на комплименты.

– Можете сколько угодно отмахиваться, но так оно и есть.

Внезапно он выпрямился и озабоченно спросил:

– Вы не забыли список?

– Нет.

– Знаете, я не уверен, что для нашего путешествия больше всего подойдет фургон, – задумчиво произнес он. – На своем веку я порядочно наездился по этим местам, и, думаю, в большинстве случаев фургон будет здесь отличной мишенью. А возьмите все эти реки, через которые нам придется перебираться. Я прекрасно понимаю, что женщине нелегко путешествовать верхом, но все-таки правильнее будет, если мы возьмем с собой по лошади и мулу на каждого, и этим ограничимся – как это мы делали, когда я был рейнджером.

– Вы серьезно так думаете?

– Абсолютно. Путешествуя налегке, в случае чего легче дать деру, а с другой стороны, можно все время пересаживаться с лошади на мула и наоборот, так что при необходимости всегда в запасе есть свежее животное.

– А что вы скажете по поводу одежды?

– А как одевались команчи? – ответил он вопросом на вопрос.

– Они довольно редко меняли туалеты, Хэп, и у них было полно блох и вшей.

– Возьмите два-три платья, но эти чертовы нижние юбки лучше оставьте дома. Стирать будете при каждом удобном случае.

– Но ведь там не так много воды, – возразила она.

– А много и не нужно, если делать это умеючи.

– Хорошо, а как насчет еды и питья? Я не хотела бы пить из бизоньего бурдюка.

– В пустыне не обойтись без приличного запаса воды, а что касается еды, то можно прожить и на дарах природы.

– Я только это и делала целых три года.

– А я почти всю жизнь.

Энни некоторое время молчала, о чем-то задумавшись, а затем, посмотрев на Хэпа, спросила:

– Скажите, вы говорили все это всерьез?

– Я как раз сейчас думал – если мы найдем вашу дочь, краснокожие вряд ли так просто расстанутся с ней. Придется спасать свою шкуру и улепетывать что есть духу.

– Ну, а сами-то вы сможете выдержать столько в седле? Как ваша нога?

– Ничего, выдержу. Так вот, возьмем побольше вяленого мяса, немного муки, кофе для вас, соль, галеты, а фляг наберем столько, сколько сможем нагрузить на четырех животных. Купим парочку хороших мулов, и вот увидите, Энни, с ними и лошадьми нам будет намного проще.

– Вообще-то я собиралась ехать в фургоне, но верю вам – у вас больше опыта, чем у меня. Ведь все время, что я находилась у них, я пребывала как бы в забытьи и мало на что обращала внимание.

– Если мы не будем связаны фургоном, – продолжал он ее убеждать, – нам не нужно будет все время держаться дорог. Мы даже сможем спускаться в каньоны, а это увеличит наши шансы найти ребенка.

– Насколько хорошо вы знаете Команчерию, Хэп?

– Уж получше, чем армия.

– И вы уверены, что проедете?

– Но вы ведь решили это сделать.

Она глубоко вздохнула и, отведя глаза в сторону, сказала:

– Я могла бы вам заплатить: у меня на счету есть кое-что. Я и раньше пыталась кого-нибудь нанять, но желающих не нашлось.

– Нет таких денег на свете, Энни, ради которых нормальный человек согласится туда поехать.

– Но вы же едете…

– Ради вас. Вам стоит сказать только слово.

– Но я ведь даже не знаю, смогу ли когда-нибудь стать вашей женой! – воскликнула она. – А что, если вы в конце концов посчитаете себя обманутым? И возненавидите меня?

– Я никогда не был склонен кого-нибудь ненавидеть. Разве что команчей, а вместе с ними команчелюбов, хотя, если бы кто-нибудь дал мне разумное объяснение, почему они так поступают, я бы, по крайней мере, попытался их понять. Но до чего же тяжело было хоронить целые семьи, с которыми зверски расправлялись команчи. Так что я давно уже убедился, что никакого разумного объяснения этому нет и быть не может.

Снова подавшись вперед, он щелкнул кнутом над спинами лошадей, заставляя их перейти с шага на рысь.

– Вы меня спрашиваете: как я себя поведу, когда увижу, что вы так и не полюбили меня? Так вот что я вам отвечу – постараюсь с этим смириться. Мне уже будет достаточно и того, что у меня есть дом и красавица жена. Любой бы гордился тем, что может назвать такую женщину, как вы, своей женой.

– Никогда не поверю, чтобы мужчине хватило этого для полного счастья, – с грустью в голосе усомнилась она.