Онлайн книга «Частное расследование»
|
— Смотри, — объяснил старичок. — Я вожу из правой кучки в левую, а ты, мил сокол, из левой в правую. В свою, стало быть. Твоя-то, знать, правая будет? — Да все равно! — Ну, значит, твоя — это правая. Решено и заметано! — Ап! — донесся из-за бункера угрожающий окрик Бича. — Все-все-все, — старичок лихорадочно начал грузить тачку у кучи Турецкого, после чего бойко, совсем не по возрасту, покатил песок к своей куче. — Так-так-так… А ты, милый-хороший, из моей кучки в свою, не стой, побьют, понимать должен ведь… Прямого надсмотра не было, и Турецкий воткнул лопату в левую кучу песка, «стариковскую» кучу. — Вот. Я тебе прямо, поближе насыплю, внучок, чтобы тебе зацепить-то назад посподручней, — песочек-то свой… ну, назад повезешь когда, все полегче. — Сколько ты уже, дед, сидишь здесь? — С октября месяца, милый… — он несся уже с пустой тачкой к куче Турецкого. — С октября месяца двадцать третий годок уж пойдет-побежит. Турецкий присвистнул. — Живуч ты, однако! — А как же, милок. Да здесь смерти нет! Никто ж не помирает, ну никто. Если кого в Мясорубку, конечно, засунут — казнят вроде, — тут да, в мир иной, а так — будешь жить, Бог милует… — он катил уже третью тачку. Турецкий насыпал свою тачку, примерился. — А руки-то, дед, у меня за ночь зажили. И губы. Чудеса! — Конечно, конечно! Здесь воздух такой, как на собаке, милок. Ночью-то чешется тело, рубцуется, значит, а солнце взошло — и бей вдругорядь! Сколько захочешь. Чудесный край-то! Тут быть бы санаторию вместо каторги! — Это фантазия, дед. Вроде как сон. — Ну-у? — удивился дед, явно не веря. — Сон? А я-то в нем кто, в твоем сне? — Ты — бред. Наваждение. Тачка вот эта — мираж. Все это туман болезненный. Галлюцинация. Будем надеяться, что для нашей же пользы. — Для нашей или для твоей? — Ну, для моей, если уж хочешь знать правду. — Возможно, может быть… Я ж не учен… Откуда знать? Я уж давно тут ничего не понимаю. — Да и у нас там, наверху, откуда я только что, хрен что поймешь… Дела крутые. Все на сдвиге. Ты сам-то как сюда попал — по пьянке? — Да нет, ну что ты! От врачей. — Он катил четвертую тачку. — Врачи, паскуды, залечили. Таблетки пил я все, лечился. В районной полу-клинике… Шесть пачек таблетков однажды съел. Уж очень болело-то… И сразу сюда! Старикашка возил и возил, беспрерывно болтая; его седые волосы слепили белизной на солнце. Турецкий и не заметил, как его сморило. — Привет! — Бич вытер кулак об подол. — Проснулись, батюшка? Салфет вашей милости! Уже вечерело. Песочные кучи в бункерах оставались какими и были — огромными, без ощутимого различия, что справа, что слева. — Какая твоя куча? — спросил Бич. — Мне все равно, — ответил Турецкий. — Ему все одно! — подхватил старикашка с сарказмом. — Правая у тебя! — возмущению его не было предела: — Договорились ить, что ж ты? Теперь-то? — Вешай! — махнул Бич кому-то рукой. И тут бункера с песком закачались, снятые со стопоров, вверх-вниз, Как чашки огромных весов. Левая, стариковская чашка-бункер немедленно перевесила. — На три шестьсот сорок четыре, — сообщил Бичу далекий голос. — Во, молодой! — крякнул Бич. — Три тонны проиграл — рекорд! Ну, выбирай теперь, как получить желаешь, по сусалам? По мусалам? — Да ладно! — схамил вдруг Турецкий. — Три тонны там, пустяк! Распишем на троих. По мелочи. — По мелочи? — расхохотался Бич. — Эй, сюда! Вяжите! Мелочи ему! Связанного Турецкого отнесли к лесу и положили там на опушке на крупный муравейник. Бич склонился над ним, поднес к его носу палец, по которому полз муравей. — Один муравей — мелочь! Он указал на тысячи муравьев, уже начавших бегать по Турецкому: — Много муравьев — мелочи! Через час Турецкий корчился и извивался, сжимая веки что было сил, выдувая муравьев из носа, тряся головой… В ушах гудело что-то страшное. Его положили, развязанного, на полянке. Лицо распухло до неузнаваемости. Руки — надутые белесые перчатки. Встать он попробовал, но не смог. — Проветрись до вечера. — Бич пхнул его ногой. — А то весь муравьями провонял. Через полчаса он уже полз, уходя от барака в лес, все дальше и дальше… Вот уже скрылось ненавистное строение, оплот садизма. Он встал на четвереньки и начал двигаться быстрее. Исчезнуть, только бы исчезнуть — стучало в голове. Он все готов был отдать сейчас, не думая, не размышляя: все! Всего лишь за одно: исчезновение. Внезапно по какому-то наитию он прыгнул вправо, как шальной, вскочив вдруг на ноги. На месте, где он находился мгновение назад, застыл, промахнувшись, голодный волк. Турецкий медленно опустился вновь на четвереньки и зарычал так страшно, так свирепо, что волк попятился. Успевшее порасти щетиной, опухшее от муравьев лицо Турецкого студенисто тряслось, ноздри дрожали, в глазах горел хищный голодный огонь. Не думая, в черную голову, Турецкий бросился на волка. В последнюю секунду тот успел увернуться от неминуемой смерти… Турецкий не стал его догонять… Турецкий шел, а скорее, бежал, пока не налетел с разбега на колючку. Забор из колючей проволоки тянулся через весь лес. Дальше ходу не было. Там, дальше, в чаще, метрах в двадцати, тянулась параллельно вторая такая же точно колючка. За ней, за той второй колючкой, несколько женщин рыли какие-то корни. — Ирина! — узнал вдруг Турецкий свою жену и потянулся руками вперед, сквозь колючку. — Саша! — вскочила она, но, увидев его одутловатое лицо, схватилась за проволоку, чтоб не упасть. — Ты и здесь продолжаешь?! Мало тебе, бросил нас. Пьяный в Ясенево вломился, не помнишь уж, в форме-то Аэрофлота? Плакал, убить все кого-то грозился. Так и здесь то же самое?! — Ира, ты что?! — Турецкий аж застонал. — Меня связали, понимаешь? И мордой — в муравейник! Не вру! — Да, где ты врешь, а где не врешь уже давно не разберешься! Свихнулся ты, Сашенька, с работой со своей вконец! Свихнулся, а теперь и спился! — Да нет же, нет! Ты просто многого не знаешь! Во-первых, я женился… На Марине… — Приятно слышать. — Но это так, по заговору… Психотрон. |