Книга Холодная ночь, страница 42 – Клаудия Грэй

— Лукас, прости меня. Пожалуйста, прости, мне так ужасно жаль!

— Я понимаю. Просто это уже ничего не изменит. — Он поморщился и посмотрел на лежавший внизу город. Филадельфия не сверкала так, как Нью-Йорк, но все же была достаточно яркой: больше света, чем тьмы. — Мама осталась одна. Она потеряла Эдуардо, потеряла меня, потеряла свою ячейку. Что она будет делать? Кто будет рядом с ней? Я собирался уйти с тобой и не жалею об этом, но когда я принимал это решение, то считал, что с ней останется Эдуарде. Я знаю, ты думаешь, что она несгибаемая, и так оно и есть, но это...

Я так сильно переживала из-за себя и своих друзей, что про Кейт даже не подумала. А ведь она оказалась практически в такой же ситуации, что и мои родители, — да нет, хуже, потому что они были вдвоем, а Кейт осталась одна.

— Но ты же наверняка сможешь ей позвонить или написать, когда мы будем чувствовать себя в безопасности?

— Если я когда-нибудь с ней свяжусь, она сообщит Черному Кресту. Таковы правила. Она их не нарушит.

— Даже ради тебя? — Я не могла поверить в это, но Лукас, похоже, верил.

Он посмотрел на свое отражение в воде каким-то усталым взглядом. Я заметила, что гнев его утих, сменившись подавленностью. Видеть это было ничуть не легче.

— Мама хороший солдат. Я тоже пытался стать таким.

— Ты им стал.

— Хорошие солдаты не жертвуют делом ради любви.

— Только ради любви и стоит идти на жертвы. Лукас печально улыбнулся:

— Ради тебя — стоит. Я это знаю. Даже если ты совершаешь ошибки. Потому что, Бог свидетель, я тоже их совершал.

Мне хотелось обнять его, но каким-то шестым чувством я понимала: момент неподходящий. Лукас должен был сам справиться с терзавшими его внутренними демонами.

— Я всю свою жизнь провел в Черном Кресте, — продолжал он. — Я всегда знал, кто я такой и какова моя цель. А теперь не понимаю, что будет дальше. Это... это пугает.

Он взял меня за руку:

— Но до тех пор пока мы есть друг у друга, оно того стоит.

— Я знаю. Но все еще думаю... Лукас, какими мы с тобой станем?

— Не знаю, — честно ответил он.

Я обвила руками его шею и крепко прижалась к нему. Мы нуждались не только в любви — нам нужно было верить.

Следующие несколько дней прошли спокойно. Хотя Лукас все еще грустил о матери, мы больше не ссорились. Мы смотрели телевизор или просто гуляли, любуясь достопримечательностями Филадельфии. Один раз мы разделились. Я пошла искать ресторан, где требовались официантки, а Лукас справлялся о работе в гаражах. К нашему удивлению и облегчению, мы оба получили предложение начать сразу после праздников.

И каждую ночь мы проводили в нашем номере в отеле. Вместе.

До сих пор я даже не представляла, что можно хотеть кого-то сильнее и сильнее с каждым днем. Но одно я знала точно: я перестала стесняться. У меня не было никаких сомнений. Лукас знал меня лучше всех, и никогда я не чувствовала себя надежнее, чем с ним, — в безопасности, полной. Абсолютной. Я сво-

рачивалась клубочком рядом с Лукасом и засыпала так крепко, что не видела никаких снов.

Ну, за исключением ночи четвертого июля. Может, виноваты фейерверки, а может, сахарная вата, которой я переела накануне, но той ночью я увидела самый яркий сон из всех.

— Я здесь, — сказала девушка-призрак.

Она стояла передо мной и выглядела не как фантом, а как нормальный человек. Но я ощущала в ней смерть, высасывающую тепло из моего тела. Она делала это не специально — такова была ее природа.

— Где мы? — Я оглядывалась, но ничего не могла увидеть. Там было так темно!

Она ответила только:

— Смотри.

Я опустила взгляд и увидела далеко внизу землю. Мы парили в ночном небе. «Как звезды», — подумала я и на мгновение почувствовала себя счастливой.

Потом я поняла, что узнаю фигуры, бредущие там, внизу. Лукас, опустив голову, шел к дереву, раскачивавшемуся под порывами сильного ветра. За ним следовал Балтазар.

— Что они делают? — спросила я.

— Общую работу.

— Я хочу посмотреть.

— Нет, — ответила девушка-призрак. — Ты не захочешь этого видеть, поверь.

Ветер дул все сильнее. Бело-голубое платье призрака трепетало под его порывами.

— Чего ты не разрешаешь мне увидеть?

— Смотри, если хочешь. — Она печально улыбнулась. — Но ты пожалеешь.

Я должна посмотреть... я не могу этого видеть... просыпайся, просыпайся!

Задыхаясь, я резко села. Сердце колотилось как сумасшедшее. Почему этот сон так ужасно напугал меня?

Пятого июля, после звонка Вика, сообщившего, что он с семьей уже в аэропорту, мы выписались из отеля. Пришлось довольно долго ехать на автобусе, а потом пройти несколько кварталов от ближайшей остановки. Но все это показалось сущей ерундой, когда мы завернули за угол опустевшего дома Вика и ввели код сигнализации винного погреба.

— Ого! — воскликнул Лукас, когда наши глаза привыкли к тусклому свету. — Да он огромный!

Подвал был размером с целый этаж громадного дома Вика. Он оказался разделенным на комнаты, — видимо, когда-то давно, еще до того, как его превратили в винный погреб, в нем жили. Я вспомнила слова Вика о том, что его отец не занимается коллекционированием вина, как дед, и поразилась: сколько же спиртного хранилось тут тогда? Старые истертые дубовые половицы, видимо, отродясь не натирали.

Мы прошли вглубь и увидели, что там горит небольшая лампа в форме гавайской танцовщицы. Она освещала настоящий клад с сокровищами: простыни, лоскутные одеяла, надувной матрас, еще не вынутый из чехла, простую складную металлическую кровать, какие часто встречаешь в отелях, небольшой деревянный стол и стулья, корзинку, полную разномастных тарелок и чашек синего и белого цвета, рождественскую гирлянду, микроволновку, мини-холодильник (уже подключенный к розетке и работающий), книги и DVD-диски, старый телевизор и DVD-плеер и даже персидский ковер, стоявший скрученным в углу.

Я взяла со стола лист бумаги и прочитала вслух:

— «Эй, ребята. Мы с Ранульфом притащили сюда с чердака кое-какие вещи. От телевизора, конечно, мало толку без антенны, но вы сможете смотреть фильмы на DVD. В холодильнике есть содовая и фрукты, и Ранульф оставил для Бьянки несколько пинт крови. Надеюсь, это пригодится. Мы вернемся в середине августа. Не делайте того, чего не стал бы делать я. С любовью, Вик».

Лукас скрестил на груди руки:

— Чего бы Вик не стал делать?

— Скучать. — Я широко улыбнулась.