Онлайн книга «Легаты печатей»
Вот так. Всех, одним ударом. Вряд ли там кто-то уцелел. Кажется, это конец. И только тут мне вдруг становится страшно. До темноты в глазах, до дрожи в коленках. Значит, там, в Южной Каролине, тоже происходило нечто подобное… – Есть! Есть! Откопали! – Господин заместитель мэра! Проход откопали! Там, кажется, кто-то есть! Живой! Изображения нет, только отдаленные голоса долетают до нас из динамиков. – Нам пора, – лицо у Надежды каменное, и я стараюсь не смотреть ей в глаза. Вместо этого я смотрю на тусклые глаза мониторов. И мертвые аквариумы откликаются мне. * * * Матовые поверхности, гладь тканых полотен, золотое шитье полетом трассирующих пуль летит по ним, сливаясь в одну мерцающую кисею, в огненные буквы, строчки, предложения… что они предлагают мне?!. что они предлагают всем нам?.. но время суетных мыслей прошло, потому что текст уже набран, взвешен и измерян, прежнее царство разрушено, Валтазары раздавленными червями копошатся в блевотине собственных пиршеств, а время царства нового топчется на пороге, вытирая грязные подошвы, оставляя на рубцах половичка ошметки запекшейся крови и бурой грязи… Откройте пещеры невнятным сезамом; о вы, лицемеры, взгляните в глаза нам! – взгляните, взгляните, в испуге моргните, во тьму протяните дрожащие нити!.. мы знойным бураном к растерзанным ранам приникнем, как раньше к притонам и храмам, к шалеющим странам, забытым и странным, и к тупо идущим на бойню баранам… откройте пещеры невнятным сезамом – откройте!.. коверкает души гроза нам… Пекин объявлен карантинной зоной; готовится эвакуация еще не подвергшейся заражению части населения… Правительство Бразилии приняло решение о вводе войск в Манаус, где в течение последних месяцев… Трагедией закончились плановые маневры 6-го флота ВМС США у побережья Южной Каролины… экраны, экраны, экраны камер наблюдения, паллантиров, волшебных кристаллов, золотых блюдечек, по которым уже катится наливное яблочко неизбежности – эх, яблочко, куда катишься?! Хочу зажмуриться. Не получается. Хочу оглохнуть. Без толку. В фасеточных глазах стрекозы – алтари. Десятки, сотни, тысячи алтарей, бесконечная шеренга, и на каждом своя жертва: мальчик, старуха, горсть хлебных крошек, тигровый бультерьер в шипастом ошейнике, плоды земные, снова старуха, девушка, совсем молоденькая, в открытых настежь глазах плещется запредельный ужас… над алтарями – идолы. Женщина с головой крысы, клыкастая жаба с наивным взглядом дебилки Насти, шестипалая рука с вырванными ногтями, кто-кто, запеленутый в кожистые крылья, шут в капюшоне с бубенчиками, красноглазый карлик; они молчат и ждут. Напротив нас. Я стою в общем строю: вон по левую руку нахохлился Пашка, у которого вместо рук скалятся косые срезы страшных пастей, дальше улыбается старенький азиат, седой как лунь, за ним девчушка-подросток, чье лицо страшно обожжено у подбородка и на скуле ; и еще, снова, опять – солдат в порванной форме натовца-международника, похожая на тетю Лотту бабка в ситцевом халатике… Да. Я тоже стою вместе с ними; напротив идолов. Передо мной – пустой алтарь. Пока пустой, но на нем уже проступает рыхлая масса, которая рассекается рублеными ранами проспектов и улиц, выпячивается крышами домов с телеантеннами, площади блестят свежими струпьями… город. Жертва? Нет. Нам здесь жить. ИМ здесь жить,– подсказывает кто-то из шеренги напротив. Молчу. Зубы крошатся, наполняя род мятным холодком. Я – крайний. Я вижу все происходящее словами, да, я вижу словами, я слышу словами, словами строю и разрушаю, но если спросить меня, что я имею в виду – я не отвечу, потому что у меня не хватит слов. Не спрашивайте, пожалуйста! – не спрашивайте, не лезьте, помолчите… В пустом проходе между нами бежит маленькая, ростом с зимний сапожок, девочка. …Прыг-скок. Прыг-скок. Прыг-скок… Мяч катится по пляжу, по сверкающему на солнце белому песку, и мягко падает в воду. Девочка бежит за ним, но внезапно останавливается, смотрит назад… Странно, я никак не могу разглядеть ее лицо. Только губы – они беззвучно шевелятся, девочка что-то хочет сказать, о чем-то спросить. Я вновь гляжу на мяч – он уже в воде, ленивая теплая волна слегка подбрасывает его вверх, солнце сверкает на мокрой резине. Какого он цвета? Синего, конечно, я хорошо это помню. Синий мяч с белыми полюсами, весьма похожий на глобус. Почему же… И вдруг я понимаю – мяч изменил цвет. Сгинула синева, исчезли белые полюса, превратясь в два уродливых красных пятна. Краснота ползет, смыкается у экватора. Теперь мяч красный – как венозная кровь. Кровь, залившая рубашку, новую рубашку, только что из прачечной, с наскоро пришитой пуговицей у левого запястья… Кровавый глобус прыгает между двумя рядами алтарей. И когда девочка добегает до Пашки, глаза брата моего текут океанской соленой водой. Здравствуй, Легат… ты здесь?– тихо раздается напротив. – Здравствуй, – отвечает чужой голос. – Я здесь. Мятный холодок превращает язык в колоду, в гнилую колоду, но и без того ясно: отвечаю я. Знать бы: кто спрашивал?! Я тут. Поторопись – я скоро уйду… меня скоро уйдут. Смех. Напротив – чернобородый, из зала совещаний; с Настиного образка. Он стоит перед камнем, почти незаметный в темном длиннополом плаще, мантией ниспадающем с широких плеч. Борода сливается с тяжелой тканью; в руке нож – огромный, как у мясника. Увидел, Легат? Да, увидел… и я тебя вижу. Жаль, поздно… Ну почему ты?! – Почему – я?! |