Онлайн книга «Легаты печатей»
Продолжаю радоваться на диване. Предаваясь послеобеденной съесте. Пока меня не будит явившийся за «мулетками» матюгальник. – Ну шо, зробыв? – с порога интересуется Валько, аккуратно притворяя за собой дверь. От него вкусно, по-домашнему пахнет чесноком и самогоном, хотя с виду матюгальник совершенно трезв. – Увы, – честно признаюсь я. – Тю, а шо ж так?! – на лице Валька отражается искреннее изумление. Бесцеремонно отодвинув меня в сторону, он шествует в комнату и с неодобрением оглядывает заваленый барахлом стол. Потом взгляд его упирается в стопку книг на краю стола. Верхняя раскрыта на изображении какого-то папуасского Идолища Поганого – и во взгляде грозы исчезников мелькает искра понимания. – Так бы и казав, шо не успел. Теперь сами бачим, шо ты не груши околачиваешь, а в книжках вумных шукаешь! Звиняй, хлопче, шо мы над душой стоим – просто мулетки к послезавтрему потребны! Не, ты не думай, мы ж не задарма – як Лектрючку прижучим, поделимся! Гроши там чи сало, горилка опять же… – А без «мулетки» нельзя? – надежда умирает последней, особенно надежда увильнуть от дурацкой работы. – Та ты шо, с глузду зъихав?! – Валько потрясен. – Кто ж без доброго плетня Лектрючку гоняет? Без плетня он по проводам – вжжжик!.. и нема заразы! Хошь матери, хошь псалмы пой! Впору расхохотаться Вальку в лицо, но почему-то не получается. – Ладно, до послезавтра сделаю, – с внутренним скрипом соглашаюсь я, чувствуя себя полным идиотом. – Так то ж другой разговор! – немедленно меняет тон Валько. – Я послезавтра к обеду и заскочу. Лады? – Лады, – пожимаю протянутую руку матюгальника и, заперев за ним дверь, возвращаюсь к столу. Кроме обрезков и мотков проволоки у Ерпалыча нашлось еще много всякого: лоскутки ткани, деревянные чурбачки разных размеров, гвозди, шурупы, какие-то трубочки, обрезки жести – сокровища Али-Бабы! И я берусь за дело. Ну-ка, ну-ка, чем там чукчи с папуасами своих Лектрючек гоняли? В конце концов удается раскопать изображение эскимосского Лявтылевала, большого спеца по выковыриванию зловредных духов из-под кочек. Еще спустя час я вознагражден портретом полинезийского Этенгена-Ловца; по всему видать, дальнего родича Лявтылевала. И работа закипела. Вырезать из соснового чурбачка болванчика без рук и со сведенными вместе короткими ножками оказалось проще простого. Нарисовав будущему «Ужасу Лектрючек» злобную рожу фломастером, я выковыриваю у него на плечах два отверстия и загоняю туда стальные трубочки-руки, пропустив внутрь каждой по пять цветных проводков. Обматываю туловище по спирали блестящей медной проволокой и, совсем уж развеселившись, засаживаю в то место, где у моего монстра должно быть анальное отверстие, кусочек магнита. Любуюсь итогом – и вставляю вместо глаз два горелых светодиода: один красный, другой – зеленый. Кр-расота! Вполне удовлетворенный результатом, я плету из проволоки нечто типа каракатицы в платочке из цветной тряпицы, собираю из трубочек и обрезков резины паучка (которого мысленно окрестил Мойдодыром); а вот четвертая фигурка у меня не заладилась. Выходит корявая загогулина, отдаленно напоминающая малолетнего дебила – и я решаю, что на сегодня хватит. Валько мне две «мулетки» заказывал, а я уже четыре изваял, если считать с «дебилом». Известное дело: заставь дурака Богу молиться – он и лоб расшибет! Вечер. Ночь. С сознанием честно выполненного долга стряпаю нехитрый ужин, кормлю объедками Сват-Кобелища, вернувшегося из уличных блужданий; и заваливаюсь подремать, хотя еще рано. Снится коренастый бородач с блекло-рыжей копной волос. Бородач сосредоточенно роет землю коротким мечом. И снова мне не удается разглядеть его лицо. «Слушай теперь, и о том, что скажу, не забудь: под утесом, выкопав яму глубокую…» А вокруг сыро, темно и пахнет грибами. * * * Солнце всходит и заходит, А в тюрьме моей темно… Третьи сутки. День. Новости отсутствуют. Фол отсутствует тоже. Предупредил только, чтоб не выходил никуда, а ежели звонить вздумаю – «Куретов» включать надо. Вот кассета, а вот магнитофон. Я даже не удивился. Надо – значит, надо. Уже под вечер, когда начало темнеть, Фол наконец возвращается. – Ричарда Родионыча в городе видели, – с порога сообщает он. – Отпустили?! – Вроде бы да… А вроде и нет. Из прокуратуры он выходил. Вместе с бабой одной. Я сам не видел, но наши уже разузнали, кто она: старший следователь… – Гизело Эра Гиган… тьфу ты пропасть! Игнатьевна! – А ты откуда знаешь? – Заходила она ко мне перед самым налетом. Ерпалычем интересовалась. Я за всей этой кутерьмой рассказать тебе забыл. – Та-а-ак, – очень неприятно тянет Фол, мрачнея на глазах. – Значит, еще и прокуратура… – Ну, прокуратура! – почему-то мне очень хочется, чтобы мой друг немедленно изменил свое мнение об обаятельной следовательше. – Она, между прочим, ко мне по-хорошему явилась, как к свидетелю; расспросила, чайку попила – и ушла. Кстати, Ритку кто отмазал? – ясное дело, тетя Эра! – Ну и флаг ей в руки, – с неожиданной легкостью соглашается Фол. – Прокеры со служивыми и прочим жором хуже кошки с собакой. Глядишь, и для тебя что-нибудь выгорит… Надо будет нашим сказать, пусть приглядятся. Я уже знаю: под словом «наши» мой двухколесный друг подразумевает далеко не одних кентов. Тут вам не здесь: никого особо не смущает – ноги у тебя или колеса! Главное, чтоб «свой» в доску; не то что в центре… – Хотя, Алька, нашему брату-кенту нынче не до приглядок. Того и гляди не служивые – народишко сам на улицы ломанется, «колесатых нелюдей» на фонарях развешивать. Девку-школьницу снасильничали – кенты; собак бродячих повымело – опять кенты, сожрали под пиво; гололед – кенты, с-суки, колесами отполировали… Видать, кому-то сильно громоотвод занадобился, нашими задницами свою шею отмазать! Санкцию-то на наш митинг отменили, в мэрии! – говорят, провокации ожидаются, не дадим жориков в оцепление, к чему лишний раз гусей дразнить?! А зато как кентовский погром, так сразу «зачинщики не обнаружены»! Ладно, что это я раскаркался… у тебя своих забот по горло… Тут он прав, хотя мне смутно кажется: заботы у нас все-таки общие. – Про Фимку ничего не слыхать? И про Ерпалыча? – запоздало спохватываюсь я. – Глухо. Фима твой, похоже, сидит, только непонятно, где; а Ерпалыча наши ищут, ты не думай… – Окстись, Хволище! Мы, писаки, этому делу не обучены, – развожу руками, потупив очи. – Макулатуру кропать завсегда пожалста, а вот думать… |