Онлайн книга «Замри, умри, воскресни!»
|
Его перо побежало по бумаге. — Что ты делаешь? — Она схватила его за локоть. — Отстань! — Он оттолкнул ее. Но она успела заметить черную строку: — «Пределов нет планетам, звездам, солнцам…» Не помня себя, она закричала: — Постой, Дэвид, вычеркни, пока не поздно! Прекрати! Он посмотрел на нее так, будто их разделял длинный, темный, гулкий туннель: — Вычеркнуть? Еще чего? Это же поэзия! Не вычеркну ни единого слова. Я остаюсь поэтом! Она кинулась на него и ощупью выхватила перо. А потом в мгновение ока вымарала всю строку. — Пока не высохли чернила, пока не высохли чернила! — Идиотка! — заорал он. — Не смей ко мне приближаться! Она бросилась к окну. Первые вечерние звезды были на месте, и полумесяц тоже. От облегчения у нее вырвался сдавленный всхлип. Резко обернувшись, она устремилась к мужу. — Хочу помочь тебе… — Не нуждаюсь! — Ты что, ослеп? Разве тебе не видна сила твоего пера? Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, она налила ему еще шампанского; оно было принято без возражений. — Ах, — устало вздохнул он, — голова кругом идет. Но это его не остановило, и он продолжал писать, не сводя глаз с нового листа бумаги. — Вселенная… ей края нет… и мириады звездных глаз… Она лихорадочно подбирала слова, хотя бы обрывки фраз, которые могли бы отвлечь его от этого занятия. — Слабые стихи, — выпалила она. — Почему это слабые? — не отрываясь, переспросил он. — Надо заложить основу, а на ней уже строить здание, — рассудительно пояснила она. — Вначале показать, как заводится пружина часов или как Вселенная начинается с молекулы, а потом прорастает сквозь звезды небесным фейерверком… Перо замедлило бег; Дэвид нахмурился. Заметив, что ее слова возымели действие, она поспешила продолжить: — Понимаешь, милый, тебя захлестывают эмоции. Не нужно начинать с грандиозных вещей. Прибереги их на самый конец. Двигайся к кульминации шаг за шагом! Между тем чернила высыхали. Она не сводила глаз с исписанного листа. Еще каких-то шестьдесят секунд… Он оторвал перо от бумаги. — Возможно, в этом что-то есть. Повторяю: возможно. — Он отложил перо в сторону. — Так оно и есть, я убеждена, — засмеялась она. — Дай-ка мне ручку… вот так… Она боялась получить отпор, но он сидел молча, подперев ладонью свой бледный лоб, и мучился от избытка выпитого шампанского. Ее рука перечеркнула стихотворение жирной чертой. У нее замерло сердце. — Вот теперь, — заботливо сказала она, — ты возьмешься за перо, а я буду помогать. Начинай с малого и возводи здание, как пристало художнику. Его глаза подернулись серой поволокой: — Может, ты и права. Может быть, может быть. За окном стонал ветер. — Ну-ка, поймай этот ветер! — предложила она, оставляя лазейку для его тщеславия. — Поймай ветер! Его пальцы поглаживали ручку. — Поймал! — раздался хмельной выкрик. — Поймал ветер! Заточил в чернильную клетку! — Лови цветы! — взволнованно подсказала она. — Не пропусти ни одного цветка в долине! И траву забирай! — Есть! Поймал цветы! — Теперь пригорок! — скомандовала она. — Есть пригорок! — Долину! — И долину! — Солнечный свет, запахи, деревья, тени, дом с садом и все, что в доме! — Да, да, да, — кричал он, не прекращая писать. И пока он бойко водил пером по бумаге, она сказала: — Дэвид, я люблю тебя. Прости меня, милый, за то, что я сейчас сделаю… — Что? — не расслышал он. — Ничего особенного. Просто мы не ценим того, что у нас есть, и всегда хотим переступить черту. Ты тоже этого не избежал, Дэвид, и совершил ошибку. Не отрываясь от работы, он закивал. Она поцеловала его. Он потрепал ее по щеке. — Знаете что, юная леди? — Что? — Вы мне нравитесь, да, голубушка, вы мне определенно нравитесь. Она встряхнула его за плечи: — Не спи, Дэвид, не спи. — Глаза слипаются. Спать хочу. — Еще не время, дорогой. Вот напишешь стихотворение, последнее стихотворение, Дэвид, самое прекрасное, и уж тогда… Послушай меня… Он покрутил в руках перо. — А что писать-то? Она пригладила его волосы, дотронулась пальцами до его щеки, поцеловала, не сдерживая дрожь. Потом закрыла глаза и начала диктовать: — Жил-был добрый человек по имени Дэвид, и была у него жена, звали ее Лиза… Перо двигалось мучительно и устало, еле-еле выводя слова. — Ну? — И жили они в домике, что стоял в райских кущах… У него едва хватало сил продолжать. Но она была начеку. Он поднял глаза: — Ну? Что дальше? Она обвела глазами комнату, вгляделась в ночь за окном и услышала, как вернулся ветер, чтобы напеть ей на ухо свою песню. Взяв мужа за обе руки, она стала целовать его сонные губы. — Вот и все, — сказала она. — Чернила высыхают. Через полгода в эти края наведались издатели из Нью-Йорка — и вернулись к себе в Нью-Йорк всего лишь с тремя листками бумаги, которые ветер много дней гонял по разоренной, израненной, опустевшей долине. Издатели в недоумении переглядывались. — Ну и ну, ничего не осталось, — говорили они. — Голый утес, ни травинки, никаких следов человеческого присутствия. Даже дом, где он жил, как ветром сдуло! Дорога — и та пропала! И его самого нет. И жена сгинула! Ни слуху, ни духу. Можно подумать, лавиной снесло! Голая местность! Все исчезло! Ушло! Остались каких-то три стихотворения! О поэте и его жене больше никто не слышал. Из Аграрной академии — а это не ближний свет — приезжали в беззастенчиво оголенную долину ученые мужи, но поспешили унести ноги, а потом еще долго качали головами. На самом же деле, что пропало, то нетрудно отыскать. Достаточно перелистать страницы его последнего, совсем тонкого сборника и прочесть эти три стихотворения. И появится она, бледная, прекрасная и бессмертная, излучающая тепло и свежесть, вечно юная, златовласая, подставившая лицо ветру. Совсем рядом, на следующей странице — он сам, исхудавший, улыбчивый и решительный, с черными как смоль волосами: стоит подбоченившись и оглядывается по сторонам. |