Книга Галили, страница 195 – Клайв Баркер

— У нее были от тебя дети?

— Нет. Отцом всех детей был он. К этому делу я относился очень строго. Одно дело — доставлять удовольствие, а другое — продолжить род Барбароссов.

— И тебе никогда не хотелось этого сделать?

— Сотворить вместе с ней полукровку? О да, хотелось. Но я боялся, что это испортит то, что было между нами. Мне очень нравилось просто ее любить. Большего счастья я не знал.

— А что по этому поводу думал Гири?

— Ему было все равно. Его волновали другие, более крупные проблемы. Беделия тем временем рожала ему детей, а я был всегда под рукой, чтобы расправиться с тем, кто его разозлит. Поэтому ему было не до того, чтобы разбираться в отношениях между мной и его женой. Для повара, который решил стать королем, это было не по силам. К тому же надо отдать ему должное, работал он день и ночь. Надо сказать, что семена всего, во что впоследствии превратилось семейство Гири, были посеяны в первое послевоенное десятилетие.

— Но ведь, в конечном счете, ты вернул ему свой долг?

— О да. Но идти мне было некуда. Возвратиться в «L'Enfant» я не мог. У меня не осталось никого и ничего, кроме Гири.

— Но ты же мог бы уйти в море.

— В конце концов я так и сделал, — он ненадолго замолчал. — Но ушел не один.

— Вместе с Беделией? — удивилась Рэйчел.

— Да. Вместе с Беделией. Она была первой женщиной, которая ступила на борт «Самарканда». Ты была второй. Мы отплыли, не поставив в известность Гири. Правда, она оставила письмо, в котором объяснила ему, что хочет большего, чем он может ей дать.

— Как она могла так поступить? Как могла оставить своих детей?

— А ты бы не смогла так поступить ради меня? — немного придвинувшись к ней, спросил он.

— Да, — тихо согласилась Рэйчел. — Конечно, смогла бы.

— Вот тебе и ответ.

— Она с ними еще виделась?

— Да. Позже. Но к тому времени у нее был другой ребенок...

— Полукровка?..

— Да.

— Ниолопуа?

— Да, мой Ниолопуа. Насколько я мог убедиться, он с самого начала ощутил в себе кровь Барбароссов. Поэтому смог избежать, по крайней мере, некоторых претензий времени. Отец как-то мне говорил, что некоторые из его отпрысков — те, что находились в неведении относительно своей истинной природы, — жили обыкновенной человеческой жизнью. И умирали, как правило, в свои семьдесят лет. Лишь те из детей, которые знали, кто они есть на самом деле, жили гораздо дольше.

— Не понимаю, — удивилась Рэйчел. — Если в тебе течет кровь Барбароссов, какая разница, знаешь ты об этом или нет?

— Дело вовсе не в крови. А в понимании того, кто ты есть. Не химический состав крови, а знание делает нас Барбароссами.

— А если бы ты ему не сказал?

— Он бы давно умер.

— Итак, вы с Беделией ушли в море на «Самарканде» и в конце концов прибыли сюда?

— Да, но сюда мы приплыли случайно. Когда нас ветром прибило к острову, он показался нам раем. В этой части он был необитаем. И сохранился в своем первозданном виде. Конечно, мы не были первопроходцами. В Пуапу уже обосновались миссионеры. Там же появился на свет Ниолопуа. И пока к Беделии возвращались силы, я достраивал этот дом, — его взгляд скользнул мимо Рэйчел вдоль берега. — Сейчас здесь почти так же, как в тот день, когда я впервые появился на острове вместе с ней. Во всяком случае, в воздухе витают те же ароматы.

Рэйчел задумалась о Ниолопуа. Сколько раз ей приходилось видеть странное, неприступное выражение его лица, словно он знал какую-то тайну! Теперь эта тайна стала ей известна. Он исправно исполнял свой сыновний долг: ухаживал за домом, много лет назад построенным для его матери, высматривал, когда на горизонте появятся паруса — паруса отцовской яхты. От переполнявшей боли утраты Рэйчел хотелось разрыдаться. Но не потому, что Ниолопуа стал ей близким другом, а потому, что он был той нитью, что связывала ее с прошлым — с женщиной, любовь которой так много способствовала тому, что ныне обрела Рэйчел. Не будь Беделии, не было бы никакого дома в этом райском уголке острова.

— Может, хватит рассказов? — спросил Галили.

В некотором смысле Рэйчел узнала более чем достаточно. Ей потребуется еще много дней, чтобы все переварить и свести воедино разные части истории Галили с тем, что уже было ей известно из дневника Холта, из уклончивых разговоров с Ниолопуа и Лореттой, а также из страшной сцены между Кадмом и Цезарией. Теперь известные ей события приобрели несколько иное звучание, и, как ни странно, еще более мрачное; боль и печаль, преданность и предательство она ощущала теперь гораздо острее, чем прежде. И хотя история Галили была сама по себе невероятной, для Рэйчел она значила во много раз больше, ибо повествовала о жизни любимого ей человека, частью которой она теперь стала.

— Можно мне задать всего один вопрос? — спросила она. — И мы оставим эту тему до следующего раза.

— Значит, еще не все кончено? — он дотронулся до ее руки.

— Что ты имеешь в виду?

— Между нами.

— О боже, милый... — Она подалась вперед, чтобы коснуться его лица, оно горело, словно у Галили был жар. — Конечно, не кончено. Я люблю тебя. Помнишь, я сказала, что не боюсь услышать то, что ты мне расскажешь. Так вот, я вполне отвечала за свои слова. Сейчас ничто меня не заставит уйти от тебя.

Он попытался улыбнуться, но глаза у него были полны слез. Рэйчел ласково провела рукой по его лбу.

— То, что ты мне рассказал, поможет мне во всем разобраться, — сказала она. — Я хотела этого с самого начала. Я хотела понять.

— Ты необыкновенная женщина. Я говорил тебе когда-нибудь это? Необыкновенная и удивительная. Жаль, что мы не встретились раньше.

— Раньше я была бы не готова тебя принять, — сказала Рэйчел. — Я бы сбежала от тебя. Не смогла бы вынести все это...

— Итак, у тебя был еще один вопрос.

— Да. Что случилось с Беделией? Она осталась здесь, на острове?

— Нет, она соскучилась по жизни большого города. И через три с половиной года вернулась домой.

— А как же Ниолопуа?

— Несколько лет он плавал со мной. Но море пришлось ему не по душе. Поэтому, когда ему исполнилось двенадцать, я оставил его здесь, как он просил.

— И ты больше ни разу не встречался с Беделией?

— Только раз, перед ее смертью. Что-то заставило меня поплыть в Нью-Йорк. Какой-то инстинкт — иначе не назовешь. Когда я вошел в особняк, она была при смерти. Увидев ее, я понял, что последние годы она жила только надеждой на мое возвращение. Умирала она от пневмонии. Господи, у меня разрывалось сердце, я не мог видеть ее... такой больной. Она сказала, что не сможет спокойно умереть, если мы с Гири не помиримся. Бог его знает, зачем ей это было нужно. В общем, она позвала его к себе в спальню...