Онлайн книга «Книга крови»
|
У нее была своя комната, а бумаги ей предоставляли сколько угодно, так что она вновь начала писать свои воспоминания с самого начала. Был конец лета и ночи становились холодными. Иногда, чтобы согреться, она лежала на полу (она попросила их вынести кровать) и позволяла своему телу колыхаться, как поверхность озера. Ее собственное тело, лишенное секса, вновь стало для нее загадкой, и она впервые поняла, что физическая любовь – это попытка проникнуть в ее плоть, в самое интимное ее "я", неизвестное даже для нее самой. Она смогла бы понять себя лучше, если бы с ней был кто-нибудь, если бы она чувствовала на своей коже чьи-то нежные, любящие губы. Она вновь подумала о Васси, и озеро, пока она думала о нем, поднялось точно в бурю. Грудь ее вздымалась, словно две колеблющиеся горы, живот двигался, точно поглощенный странным приливом, течения пересекали застывшее лицо, огибая губы и оставляя на коже отметки подобные тем, что оставляют на песке волны. А поскольку она была потоком в его памяти, она отдавалась течению, вспоминая его. Она вспоминала те немногие случаи, когда в ее жизни был мир, и физическая любовь, свободная от гордости и тщеславия, всегда предшествовала этим моментам покоя. Возможно, были и другие пути достижения душевного покоя, но тут она была неопытна. Ее мать всегда говорила, что женщины больше в ладу с собой, чем мужчины, поэтому их жизнь течет спокойнее, но в ее жизни было полно разлада и так мало способов с ним справиться. Она продолжала записывать свои воспоминания и дошла до девятого года жизни. Она отчаялась изложить события – ей трудно было описать, что ощущала она, когда впервые поняла, что становится женщиной. Она сожгла записки в камине, стоящем посреди комнаты, и тут появился Петтифир. Боже мой,– подумала она, – это власть? Не может быть! Петтифир выглядел так, словно он был болен. Он изменился физически, как один из ее друзей, который потом умер от рака. Месяц назад он казался здоровым, а сейчас как будто что-то пожирало его изнутри. Он выглядел точно тень человека – кожа его была серой и морщинистой. Лишь глаза сверкали, напоминая глаза бешеной собаки. Одет он был шикарно, как на свадьбу. – Джи. – Титус. Он оглядел ее с головы до ног. – Ты в порядке? – Спасибо, да. – Они давали тебе все, о чем ты просила? – Они великолепные хозяева. – Ты не сопротивлялась? – Сопротивлялась? – Тому, что находишься здесь. Закрытая. Я был готов, после Линдона, что ты еще раз поразишь невинного. – Линдон не был невинным, Титус. А эти люди – да. Ты не сказал им. – Я не счел это необходимым. Я могу закрыть дверь? Он сделал ее своей узницей, но пришел он сюда, точно посланник во вражеский лагерь, чья сила была больше. Ей нравилось, как он вел себя с ней, осторожно, но властно. Он закрыл двери, запер их. – Я люблю тебя, Джи. И я боюсь тебя. Вообще-то я думаю, что люблю тебя потому, что боюсь. Это что, болезнь? – Я бы так подумала. – Я тоже так думаю. – Почему ты выбрал именно это время, чтобы прийти? – Я должен был привести свои дела в порядок. Иначе начнется неразбериха. Когда я уйду. – Ты что, собираешься уходить? Он поглядел на нее, мышцы его лица подергивались. – Надеюсь на это. – Куда? И все же она не догадывалась, что привело его в этот дом, заставив привести в порядок все дела, попросить прощения у жены (та в это время спала), перекрыть все каналы отступления, уладить все противоречия. Она все еще не могла догадаться, что он пришел умереть. – Ты свела меня на нет, Джи. Свела к ничтожеству. И мне некуда идти. Ты понимаешь о чем я? – Нет. – Я не могу жить без тебя, – сказал он. Это была непростительная банальщина. Он что, не смог выразиться каким-нибудь другим образом? Она чуть не засмеялась, настолько тривиально все это выглядело. Но он еще не закончил. – И я не могу жить вместес тобой, – его тон резко изменился, – потому что ты раздражаешь меня, женщина. Все мое естество отторгает тебя. – Так что же? – спросила она мягко. – Так что... – он вновь стал нежен, и она начала понимать, – ...убей меня. Это выглядело гротескно. Его сверкающие глаза уставились на нее. – Это то, чего я хочу, – сказал он. – Поверь мне, это – все, чего я хочу в этом мире. Убей меня, как сочтешь нужным. Я уйду без сопротивления, без сожаления. – А если я откажусь? – спросила она. – Ты не можешь отказаться. Я – настойчив. – Но ведь я не ненавижу тебя, Титус. – А должна бы. Я ведь слабый. Я бесполезен для тебя. Я ничему не смог тебя научить. – Ты меня очень многому научил. Теперь я могу сдерживать себя. – И когда Линдон умер, ты тоже себя сдерживала, а? – Разумеется. – По-моему, ты слегка преувеличиваешь. – Он заслужил все, что получил. – Ну тогда дай мне все, что я, в свою очередь, заслужил. Я запер тебя. Я оттолкнул тебя тогда, когда ты нуждалась во мне. Накажи меня за это. Она вспомнила старую шутку. Мазохист говорит садисту: «Сделай мне больно! Пожалуйста, сделай мне больно!» Садист отвечает мазохисту: «Не-ет». – Я выжила. – Джи. Даже в этой, крайней ситуации, он не мог называть ее полным именем. – Ради Бога! Ради Бога! Мне от тебя нужно всего лишь одно. Сделай это, руководствуясь любым мотивом. Сочувствием, презрением или любовью. Но сделай это, пожалуйста, сделай это. – Нет, – сказала она. Внезапно он пересек комнату и сильно ударил ее по лицу. – Линдон говорил, что ты шлюха. Он был прав, так оно и есть. Похотливая сучка, вот и все. Он отошел, повернулся, вновь подошел к ней и ударил еще сильнее, и еще шесть или семь раз, наотмашь. Потом остановился. – Тебе нужны деньги? Пошли торги. Сначала удары, потом торги. Она видела, как он дрожит, сквозь слезы боли, помешать которым она была не в состоянии. – Так тебе нужны деньги? – спросил он вновь. – А ты как думаешь? Он не заметил сарказма в ее голосе и начал швырять к ее ногам банкноты – дюжины и дюжины, словно подношения перед статуэткой Святой Девы. |