Онлайн книга «Непорочное зачатие»
|
Он перекинул через плечо конец простыни на манер римской тоги, принял величественную позу и воздел руки. — Как иногда багрянцем залиты В начале утра области востока, А небеса прекрасны и чисты, И солнца лик, поднявшись невысоко, Настолько застлан мягкостью паров, Что на него спокойно смотрит око, — Так в легкой туче ангельских цветов… В венке олив, под белым покрывалом… [1] Лаптев и Женя, приоткрыв рты, изумленно воззрились на вдохновенного оратора, а Татьяна, быстро протянув руку, вдруг дернула его за край простыни, и Феликс предстал перед ними во всей своей ослепительной наготе. Мгновение царила немая сцена, взорванная затем гомерическим хохотом «гетер» и второго «патриция». А Феликс, выйдя из столбняка, присел и, прикрывая рукой пах, суетливо кинулся подбирать простыню. Но Татьяна ловко подтягивала ее к себе, и он все никак не мог ухватить за кончик. Женя уже не могла смеяться — подвывала, хватая воздух сведенным судорогой ртом. Но не родился еще человек, способный обескуражить Феликса Прожогу! Он оставил бесплодные попытки поймать простыню, раскованной походкой фотомодели прошел к стоящему в углу искусственному цветку, оторвал листик, плюнул на него, прихлопнул к своим могучим чреслам и принял позу культуриста, играя накаченными мышцами. — Нет такого фигового листка, который мог бы прикрыть мощь настоящего мужчины, — гордо возвестил он. И посрамленная толпа ответила ему аплодисментами и криками восторга… 15
Дни шли за днями, и Лаптев все меньше времени уделял своим юридическим проблемам. Собственно, особой необходимости в этом и не было: он так глубоко влез в дело и так долго им занимался, что серьезной подготовки к предстоящим судебным прениям не требовалось. Теперь они подолгу бродили с Женей по тенистым лесным тропинкам и говорили, говорили, говорили. Между ними оказалось удивительно много общего. Они любили одни и те же книги, фильмы, спектакли. Испытывали схожие чувства, пристрастия и неприязни. Будто две равные половинки одного целого, идеально дополняющие друг друга. — А что ты больше всего любишь из еды? — спрашивала Женя. — Да я всеяден. — Ну а все-таки. — Картошку с селедкой, — усмехался Лаптев. — М-м, — мечтательно жмурилась она. — Рассыпчатая картошечка в мундире, жирная селедочка, лучок колечками с маслом и немного уксуса — объеденье! — И кусочек сала из морозилки… — И квашеная капустка… — И бородинский хлебушек… И они весело смеялись, лукаво поглядывая друг на друга. Они спешили рассказать о себе как можно больше, словно боялись, что другой такой возможности уже не будет. Впервые после гибели родителей Володя заговорил о своих тогдашних переживаниях. Женя слушала, склонив голову, не перебивая, не задавая вопросов. Когда Лаптев замолчал, они обнялись и немного постояли, словно подпитывая друг друга энергией жизни. И только ему Женя рассказала о самом трагическом событии в своей жизни — уходе Бориса. Даже с Танькой она не была столь откровенной. «Почему я так обнажаю душу перед этим незнакомым, чужим человеком? — дивилась Женя. — В ответ на его доверчивость? Или мы просто как случайные попутчики в поезде дальнего следования — знаем, что скоро расстанемся навсегда. Навсегда. И не придется потом ни краснеть, ни жалеть о своем чистосердечии…» Прошла неделя, началась вторая, и каждый новый день казался короче предыдущего. Женя гнала мысли о стремительно надвигающейся разлуке, считая ее неизбежной. Убеждала себя, что легко его забудет: с глаз долой — из сердца вон. Но понимала, что это не так. Будет помнить, и страдать, и жалеть о своем глупом упрямстве. Может, и правда, глупом? Если расставание неизбежно, пусть останутся хотя бы воспоминания. Но ведь тогда будет еще больнее, еще горше… Татьяна несколько раз порывалась заговорить с ней об этом. Но Женя резко пресекала все ее попытки, уходила от разговора. Что нового она могла услышать? Он весь перед ней как открытая книга. И ведет себя теперь совсем иначе: не лезет с поцелуями, не задает вопросов. Понимает, что с ней происходит. А что с ней, собственно, происходит? Сама-то она может объяснить? Вот появился в ее жизни человек и сразу занял огромное место. Почему? Никто не знает: занял и все. И этот человек позвал ее: — Иди ко мне. Нам хорошо вместе. Мы проведем две чудесные недели, а потом легко расстанемся, без обязательств, упреков и обид, унося в душе воспоминания. Как Феликс и Татьяна. А она, Женя, так не хочет. Но ведь все ее существо тянется к нему. И уж себе-то она может признаться, что любит. Ведь любит? Вот оно! Потому и не может на две недели. Не ущемленная гордость, не самолюбие, а эта отвергнутая любовь держит ее, не пускает. Но ведь сейчас она слышит совсем другой голос: — Все изменилось, Женя. Для меня это уже не флирт. Загляни в мои глаза. Разве ты не видишь, что все теперь иначе?.. Или она только хочет это услышать? Сама себе не верит? Верит — не верит, но выйти из этого тупика уже не может. Ну вот не может и все тут! Лаптев тоже анализировал ситуацию. И делал это весьма основательно: препарировал и разложил по полочкам все возможные варианты. Не зря же его еще в школе прозвали «Лапоть Башковитый»… Одного он не мог понять: почему Женя возвела между ними эту неодолимую преграду? Они ходят вдоль нее, каждый со своей стороны, жаждут друг друга, а прорваться не могут. «Слиться в экстазе», — усмехнулся Лаптев. Чего она боится? Или чего-то хочет добиться этим своим упорством-упрямством? Но не похожа Женя на дальновидную расчетливую дрянь, абсолютно бесхитростная, открытая. Он вдруг представил ее хлопочущей в фартучке на его кухне и улыбнулся. А вот она выходит из ванной, и он несет ее на руках в спальню… Володя тряхнул головой, отгоняя наваждение. «Ну что, Лаптев? Привык, что бабы стараются затащить тебя в постель. И вдруг неувязочка…» Но почему, почему?.. 16
Даже Феликс, обычно занятый исключительно собой, заметил, что происходит. Татьяна досадливо отмахивалась от его назойливых вопросов. Но когда Феликс чего-то не понимал, он шел до конца, до полной ясности. — Ну, не знаю я, что происходит! — отбивалась Татьяна. |