Онлайн книга «Цыганское проклятье»
Вода!!! Он с жадностью припал к прохладной чистой воде – такой вкусной, что хотелось ее пить и пить! – Эй, водохлеб! Оставь водички! – очнулся Кир и чертыхнулся. – Из чего тут народ самогонку гонит? Из мухоморов? – Лично мы с Петро вполне себе цивильно сидели! – Федор передал другу изрядно полегчавший кувшин. – Пока вас искать не пошли! Вот и скрестили ежа с ужом. – А не надо было мешать! – Макс, оказывается, тоже уже проснулся и просто лежал с закрытыми глазами. – Кто ж знал, что на твой неокрепший юношеский организм эта огненная вода так повлияет! – Че-го? – У Федора даже голова болеть перестала. – Да я тебя на два года старше! – Но глючило почему-то тебя, а не меня! – Макс посмотрел на него, откинул одеяло, сел. – Кто вчера вальс удумал танцевать под «Бони М», да еще одного? Но после вальса ты упорно пытался познакомить нас со своей невидимой подружкой! Как там ее? – Настя? – оживился Кир. – Оля! – возразил Макс. – Маша! – отрезал Петр и посмотрел на растерянно моргавшего Федора. – Опять! – В смысле – опять? – Ну, помнишь, в автобусе? Ты во сне говорил с какой-то Машей, а потом орать взялся. Федя сел: – Кажется, что-то было… Только имени не помню. И лица… – Ты бы пьянствовать завязывал… – Петр поднялся и взялся за одежду. Остальные тоже принялись одеваться. – Ничего не помню! – Федор зажмурился, помассировал виски и замер, увидев перед внутренним взором симпатичное лицо светловолосой девушки. Причем не незнакомой, а ТОЙ САМОЙ! Той, что привиделась ему в автобусе. Той, что танцевала с ним вальс вчера… И не под какой-то там «Бони М», а под самый настоящий струнный оркестр. Память подсовывала ему такие картинки, что впору идти к психиатру! Стоп! Откуда струнный оркестр в деревенском клубе? А может, и вправду местные алкаши чего веселого подмешали в самогонку? Его мысли перебил зычный голос Михалыча, точно лавина, катящийся по коридору. – Лентяевы, Засонькины и Алкашульцы! По-о-одъе-о-о-ом! Общий сбор через пять минут в столовой! Парни с опаской уставились на дверь, но трубный глас режиссера покатился дальше. – Пронесло! – переглянулись Кир с Максом, но Петр вернул их с небес на землю. – Он сейчас обратно пойдет! Эти слова решили все. Парни выскочили из комнаты и рысцой потрусили к пункту назначения. Зато каково же было их удовлетворение, когда они, заняв лучшие места, принялись разглядывать вереницу входивших в столовую невыспавшихся, злых, исподтишка матюгающихся коллег. Завершала процессию ноющая Альбина: – И чего ему не спится? Ведь сам же с Геной в дурака до полпятого играл, да еще и меня за чаем гонял каждые полчаса! – А потому, Альбиночка, что из вас, Тунеядькиных, кто-то должен сделать активных, работоспособных и творческих личностей! И этот кто-то – я! – Следом за ней вошел и сам Пальцапупа, оглядел всех и махнул рукой выглянувшему из кухни уже знакомому пацаненку: – Тащи завтрак. И чай сделай покрепче. Следующие полчаса коллеги, недовольно переговариваясь, ковыряли ложками овсянку, щедро размазанную по дну тарелок, и налегали на хлеб с маслом и чай. Наконец, Михалыч решил, что «не все скоту масленица», и бодрыми воплями выгнал всех в коридор. Там, дав приказ «через пятнадцать минут быть с оборудованием у крыльца», быстрым шагом вышел во двор. Вскоре вся съемочная бригада, морщась от недосыпа и яркого утреннего солнца, занялась поиском места для съемок. – О! А давайте тут? – Макс, как главный по освещению, расплылся в довольной улыбке, указывая на разрушенное крыло. – Смотрите! Солнечные лучи, отражаясь в стеклах, создают мотив надежды. – Какой надежды? – Режиссер сначала внимательно изучил разбитые, частично затянутые пленкой квадраты окон, потом обернулся к Максиму. – Тут же как будто Хиросима взорвалась! – Тем более! – поддержал друга Петр. – У меня по сценарию идет сначала ознакомление зрителя со всеми разрушенными частями монастыря, а после показывается целое крыло. Ну, и в конце – воззвание к народу и стране: спасем от вымирания памятники культуры! – Я помню! – отмахнулся Михалыч и задумчиво уставился на щербатую стену. – Как вот только все это подать… Мм… А может, ты, Петя, напишешь закадровый текст, вроде как предысторию этого памятника культуры? – До завтра все сделаю, Виктор Михайлович! – козырнул Петр. – А мне чего делать? Ждать, когда он напишет? – Федор уже выбрал место для треноги и, закрепив камеру, заглянул в объектив. Хм… в оставшихся кое-где стеклах отражающиеся лучи явно вырисовывали едва заметные фрагменты картин. Точно они были нарисованы пальцем на вековой пыли! Вот танцующие пары. Вот озеро. Вот девичье лицо. Вот двое… Интересно! К нему подошел Михалыч. – Тебе, Романов, работать с камерой. Сегодня и до конца недели! Чем больше материала отснимем, тем качественнее можно будет смонтировать фильм. – А я бы не советовал снимать разрушенную часть здания… – К ним незаметно подошел Никодим. По тому, как он себя держал со столичными гостями и как отчитал Федора за желание пробраться внутрь разрушенного крыла, было ясно – этот дядя тут главный. – И с чего это? – тут же нахмурился Михалыч. Он не любил, когда посторонние лезли в его работу, ограничивая или запрещая. – А с того, что сколько бы туристы тут ни снимали, все кадры порушенного крыла испорчены, – бесстрастно выдал Никодим. – Мое дело вас предупредить. И, ничего больше не объясняя, направился прочь. – Начинается! – взбесился режиссер. – Понапускают к себе всяких бездарей, а потом предупреждают нас, профессионалов, что у них руки из… растут! Так это не наша беда! И накинулся на Федора: – А ты чего уши развесил?! Пока солнце не ушло – снимай! Тот пожал плечами, мол, хозяин – барин, нажал на кнопку и прищурился, заглядывая в объектив. Пыльные картины на окнах никуда не делись. Но Федор готов был поклясться, что картины изменились. Девичье лицо сменил портрет какого-то усача, а вместо танцующих пар появилась кудрявая девушка в пышных юбках с гитарой в руке. Цыганка? Он так увлекся процессом съемки, что чуть не протер глаза, заметив в одном из окон шевеление. Приблизив картинку, Федор пожалел, что в камере нет преимуществ бинокля и двумя глазами в нее не посмотришь! Но как бы то ни было, оператор четко увидел девушку, на высокую грудь которой падала толстенная коса цвета пшеницы. Федор оторвался от камеры и старательно проморгался, а потом посмотрел на окно невооруженным взглядом. Но то ли солнце ушло, то ли с такого расстояния за слоем пыли было трудно что-то разглядеть, никакой девушки он не увидел. Заглянув вновь в камеру, он с каким-то тоскливым разочарованием понял, что его подозрения подтвердились и незнакомка ушла. |