Книга Минск 2200. Принцип подобия, страница 9 – Майя Треножникова

И ошибся.

Завернутая от щиколоток до переносицы в покрывала, танцовщица поначалу вызвала презрительные усмешки, даже свист: что за мелочь? Да и ткань, поблескивающая оттенком лунного камня, скрывала все самое интересное. Целест заметил неподалеку сухопарого мужчину, строгость осанки его не замаскировал даже аляповатый цирковой балахон в желтых звездах из фольги. Мужчина волок за собой древний обшарпанный, точно сделанный еще до эпидемии, магнитофон, долго возился с кнопками — а нетерпеливая толпа подзуживала маленькую танцовщицу раздеться, выкрикивала насмешки и непристойности, но кокон оставался нетронутым. Целест сравнил слабое мерцание тканей с лунным лучом, растворенным в озере. Холодном глубоком озере — в нем легче утонуть, чем поймать кусочек света.

Наконец доисторический магнитофон откашлялся, поворчал, как и полагается не вовремя разбуженному старичку, и завел монотонную заунывную мелодию, скорее всего одна в нем она оставалась — еще на старом диске или чудом сохраненная в памяти. Мелодия выводила одну ноту, бесконечно растягивая и размазывая, словно незастывающий комок черной смолы, горячей вязкой смолы; Целесту хотелось подпрыгнуть, вырваться из зыбучих песков, втянуть в легкие свежий воздух… но за него это сделала танцовщица.

Словно корка инея опали перламутровые одеяния, и осталась она обнаженная, совсем девочка, вряд ли лет четырнадцать-пятнадцать исполнилось — по-цыплячьи худая, с маленькими острыми, как звериные мордочки, грудками; она прикрывала окружья ареол ладонями и тряслась, будто от холода или страха, а может, того и другого. Она обвела зал взглядом пойманной в норе лисицы, оскалилась своре похотливых и жестоких собак, а потом ринулась с места — в бесплодной отчаянной попытке убежать. Ритм сменился с монотонного на тревожный, и девочка отлично чуяла его — она замелькала, спасая от неведомых преследователей свою жизнь, закрутилась веретеном с обсидиановыми нитями длинных волос.

Клиенты «Кривоногого Джо» были отребьем и пьяными свиньями, знал Целест, — но сейчас не мог не отмечать краем глаза, что никто не воспринимает наготы девочки, только ее движения, ее страх и отчаянную жажду жизни.

Целест выступил вперед. Девочка извивалась, уворачивалась от невидимых врагов, теперь она схватила лепестки-покрывала, точно надеясь отбиться или сокрыться от преследователей — но тщетно. Согнулась в такт звенящей ноте, выпукло выступили лопатки и желобки позвонков, а потом снова — вперед, погоня продолжалась.

Целест поймал себя на том, что почти не дышит. И не хотелось дышать.

Девочка поравнялась с ним — Целест перехватил ее умоляющий взгляд, едва сдержался, чтобы не кинуться спасать, а потом забилась в причудливой агонии, и вместе с танцовщицей бились пойманными в стеклянную клетку птицами аккорды, и вот — замерла она, пронзенная стрелой или пулей, вытянулась в судороге и опустилась бессильно на холодные грязные камни.

Несколько минут в зале повисла тишина.

Целест нарушил ее первым — вместе с аплодисментами к потолку бывшего подвала или «обезьянника» вознеслись искры фейерверка. Меньшее, чем он — Магнит, повелитель стихий, — мог отблагодарить танцовщицу за маленькое чудо. Уже после него вступили остальные — кто хлопал в ладоши, кто колотил по столам кружками или рукоятью кинжала. Благообразный «клоун» и танцовщица поклонились, и клоун стал ходить по рядам с железным подносом, и щедро бросали серебро прижимистые забулдыги. Проняло каждого.

— Она такая… — протянул зачарованно Целест. Он обернулся к напарнику: — Рони, что скажешь?

Тот молчал, улыбался своей странной, чужеродной улыбкой. Компания контрабандистов во главе с Пиратом аплодировала и шумела более всех, Клык жевал губами и причмокивал, а Лысый вывалил целую пригоршню монет на стол — для «клоуна» и танцовщицы.

— Рони! Тебе не понравилось? — Кажется, Целест готов был драться.

— Она… воплощенная, — сказал Рони, и закусил губу.

Странный комплимент, однако Целест собирался ковать железо, пока горячо: то бишь пообщаться с танцовщицей лично. Он сгреб монеты на поднос «клоуна»:

— Господин! Мы с другом навеки сражены прекрасным танцем! Нельзя ли поговорить с танцовщицей, а, господин?

Строгий «клоун» выпрямился, хотя до того почтительно кланялся всем и каждому:

— Моя дочь не проститутка.

— Что вы, господин! Она ведь ребенок совсем, как мог я подумать такое? Я просто хочу, — и Целест вынул из кармана заколку-цветок, — подарить ей это лично…

Клоун оценивающе посмотрел — не на безделушку, на Целеста. Потом на Рони, который по-прежнему улыбался.

— Хорошо. Идите за мной.

— Благодарю, господин. — Целест кинулся за отцом танцовщицы, забыв попрощаться с контрабандистами. Рони нерешительно махнул им напоследок.

— Зови меня Пеней.

— А ваша дочь, стало быть, Дафна? Танец напомнил мне именно этот миф…

Мужчина остановился у входа: девочка уже покинула притон. Он испытующе воззрился на обоих парней, будто размышляя: откуда клиент Кривоногого Джо знает античный миф, потом как-то криво, одной стороной рта, ухмыльнулся:

— Нет. Вербена. Ее имя — Вербена.

Танцовщица ждала на улице. Она успела переодеться

в поношенные брюки из грубой ткани и растянутый серый свитер, из воротника торчали ключицы, сейчас — в свете горящих мусорных баков и среди гомона толпы Пестрого Квартала — всякое чародейство исчезло. Обыкновенный угловатый подросток с парой маленьких прыщиков на подбородке.

«Совсем ребенок».

— Вот, дочка, — проговорил «клоун», — к тебе поклонники. Поболтай-ка с ними, а я кружку пива пропущу, в горле пересохло…

Попутно Целесту и Рони продемонстрировали кулак. Мол, только троньте. Целест пантомимой изобразил агнца божьего, и Пеней вернулся в бар.

— Здорово танцуешь, Вербена, — сказал Целест. Девчонка подсчитывала медяки, закрываясь от проходящих мимо людей, словно готовая броситься и вцепиться в глотку любому, кто сократит расстояние до трех шагов. Она хмыкнула, полуоглянулась в сторону нежданного «фаната».

— Чего надо-то?

— Просто похвалить. И вот… — Целест достал заколку, чуть задержал ее в ладони, заставив опаловый венчик вербы распушиться, потянуло весенней свежестью — девочка удивленно распахнула ярко-голубые, лунные, глаза:

— Это мне? Как ты это сделал?

— Тебе. Сделал, и все.

Откуда приехали чопорный «клоун» и «гадкий утенок» с грацией эллинской нимфы? И неужели она не слыхала ни разу о Магнитах? А хотя… в сознании большинства, Магниты — убийцы и палачи, а терпкий вербный пух — вечный призрак весны, посвящение девочке с цветочным именем, — мало общего с усмирением безумцев.

Целест усмехнулся. Он присел на корточки, сделал вид, что более всего на белом свете интересуется спором двух панков неподалеку; Вербена любовалась заколкой, а в эбонитовых волосах ее «бирюлька» засияла жемчужиной.