Книга Имаджика, страница 247 – Клайв Баркер

– Я иду с тобой, – сказала Юдит, двинувшись вслед за ним к двери.

– По-моему, это не слишком благоразумно, – сказал он. – Позволь мне сначала разобраться с Отдохни Немного.

– Так зовут эту тварь?

– Да.

– Тогда я хочу на нее посмотреть. Не беспокойся, она не причинит мне никакого вреда. Ведь у меня внутри – частичка ее Маэстро, помнишь? – Она положила руку себе на живот. – Так что я в полной безопасности.

Миляга ничего не возразил и отступил в сторону, пропуская Понедельника к двери, которую тот взломал с мастерством опытного вора. Не успел мальчик вернуться на прежнее место, как Юдит уже перешагнула порог и оказалась в затхлом, холодном воздухе прихожей.

– Подожди, – сказал Миляга, входя вслед за ней в дом.

– А как выглядит эта тварь? – поинтересовалась Юдит.

– Похожа на обезьянку. Или на грудного ребенка. Я не знаю. В одном я уверен: она постоянно треплет языком.

– Отдохни Немного...

– Да, вот такое имя.

– Идеальное – для такого места.

Она подошла к подножию лестницы и стала подниматься к Комнате Медитации.

– Будь осторожна... – сказал Миляга.

– Свежий совет...

– По-моему, ты просто не понимаешь, какими сильными...

– Я ведь родилась там наверху, не правда ли? – спросила она тоном, не менее холодным, чем воздух. Он не ответил, тогда она резко развернулась и спросила снова. – Не правда ли?

– Да.

Кивнув, она продолжила подъем.

– Ты сказал, что здесь нас ожидает прошлое, – напомнила она.

– Да.

– И мое прошлое тоже?

– Не знаю. Вполне вероятно.

– Я ничего не чувствую. Это место похоже на кладбище. Несколько расплывчатых воспоминаний, и все.

– Воспоминания придут.

– Завидую твоей уверенности.

– Мы должны обрести целостность, Джуд.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Мы должны... примириться... со всем, чем мы были когда-то. И только тогда мы сможем пойти дальше.

– Ну, а если я не хочу ни с чем примиряться? Если я хочу изобрести себя заново и начать все сначала?

– Ты не сможешь, – ответил он просто. – Прежде чем попасть домой, мы обязательно должны стать цельными.

– Если это дом, – сказала она, кивая в направлении Комнаты Медитации, – то можешь забрать его себе.

– Я не имел в виду то место, где ты родилась, – сказал он.

– Что же тогда?

– Место, где ты была до этого. Небеса.

– К чертям собачьим Небеса! Я с Землей еще как следует не разобралась.

– А в этом и нет нужды.

– Позволь мне самой об этом судить. У меня еще даже не было жизни, которую я могла бы назвать своей собственной, а ты уже готов впихнуть меня во вселенскую драму. Сомневаюсь, что мне туда хочется. Я хочу побыть в своей пьесе.

– Ты и будешь в ней. Как составная часть...

– Никакая не часть. Я хочу быть самой собой. И жить так, как мне хочется.

– Это не твои слова. Это слова Сартори?

– Пусть даже и так.

– Ты знаешь, что он совершил, – сказал Миляга в ответ. – Зверства. Чему хорошему он тебя может научить?

– Ты хочешь сказать, что ты можешь? С каких это пор ты стал таким совершенным? – Он ничего не ответил, и она приняла его молчание за очередное проявление новообретенного высокомерия. – О-о-о, так ты слишком благороден, чтобы снисходить до взаимных обвинений, верно?

– Давай отложим эту дискуссию, – сказал он.

– Дискуссию? – насмешливо переспросила она. – Маэстро собрался преподнести нам урок этики? Хотела бы я знать, что делает тебя таким чертовски исключительным?

– Я – сын Целестины, – сказал он спокойно.

Она напряженно уставилась на него.

– Ты – кто?

– Сын Целестины. Ее похитили из Пятого Доминиона...

– Я знаю, что с ней случилось. Дауд всем этим заправлял. Я думала, он рассказал мне всю историю.

– Кроме этой части?

– Кроме этой части.

– Наверное, мне надо было как-то иначе тебе об этом сказать, извини.

– Нет... – сказала она. – Здесь самое подходящее место.

Взгляд ее вновь устремился наверх, к Комнате Медитации. После долгой паузы она заговорила шепотом.

– Ты счастливчик, – сказала она. – Дом и Небеса для тебя – одно и то же.

– Может быть, и для всех нас, – пробормотал он.

– Сомневаюсь.

Последовало долгое молчание, нарушаемое только Понедельником, который пытался насвистывать на крыльце какой-то мотив. Первой заговорила Юдит.

– Теперь я понимаю, почему для тебя так важно добиться успеха. Ведь ты... как бы это сказать?.. выполняешь поручение своего Отца.

– Я никогда об этом не думал.

– Но это действительно так.

– Может быть, и так. Я только надеюсь, что мне оно окажется под силу. То мне кажется, что это вполне возможно, а в следующую минуту...

Он пристально вгляделся в ее лицо. Понедельник тем временем в очередной раз начал мелодию сначала.

– Скажи мне, о чем ты думаешь?

– Жалею, что не сохранила твоих любовных писем, – ответила она.

Последовала еще одна болезненная пауза, а потом она отвернулась от него и направилась во внутреннюю часть дома. Он помедлил у подножия лестницы, размышляя о том, не стоит ли пойти за ней – ведь подручный Сартори до сих пор мог находиться здесь, – но боясь обидеть ее своим неотступным присмотром. Он оглянулся на открытую дверь и освещенный солнцем порог. Безопасность рядом, если она ей потребуется.

– Как дела? – подозвал он Понедельника.

– Жарко, – раздалось в ответ. – Клем отправился за едой и пивом. Много пива. Мы должны устроить себе праздник, Босс. Уж мы-то его заслужили, едрит твою в корень! Точно?

– Точно, точно. Как Целестина?

– Спит. Уже можно входить?

– Подожди еще чуть-чуть, – ответил Миляга. – Только перестань свистеть, хорошо? Осторожнее, ведь где-то там внутри была мелодия...

Понедельник рассмеялся. Звук его смеха был самым что ни на есть обычным, и все же он показался Миляге чем-то экзотическим и редким, словно песня кита. Он подумал, что даже если Отдохни Немного все еще в доме, ему не удастся причинить никакого вреда в такой волшебный день. Успокоенный этим соображением, он направился вверх по лестнице, раздумывая, не разогнал ли солнечный свет все воспоминания по углам. Но не успел он одолеть и половины пролета, как перед ним появилось доказательство обратного. Рядом с ним появился призрак Люциуса Коббитта, с сопливым, заплаканным лицом, ожидающий от Маэстро слов мудрости и ободрения. Через несколько мгновений стал слышен его собственный голос, которым он наставлял мальчика в ту последнюю ужасную ночь.