Книга Концерт для виолончели с оркестром, страница 45 – Елена Катасонова

- Может, и свой, - стиснул зубы Алик. - Но твой - в первую очередь.

- А может, в первую очередь - покой своей Гулечки? - не унималась Инна. - Интересно, как ты ей посмотришь в глаза?

- Наверное, так же, как ты - Гене.

Алик понимал, что хамит, но остановиться не мог.

Глухое раздражение поднялось в нем - претив этой не по летам располневшей женщины, против той легкости, с которой она вступила с ним в связь - ведь не любит, балуется от скуки! - заговорила какая-то странная солидарность со всеми обманутыми мужьями, в том числе с Геной. А вдруг и Рабигуль... Неожиданная мысль обожгла огнем. Нет, она не может. Не посмеет! Она совсем другая: чистая, гордая и порядочная. Она никогда...

- Ну ладно, - сказала Инна, протянув руку за его халатом, в который с удовольствием облачалась всегда, и он снова почувствовал запах пота, который еще недавно возбуждал, а теперь стал противен. - Мне пора: скоро Гена придет. Да не переживай ты так, - с неожиданной проницательностью усмехнулась она, - никуда твоя Гуль-Гуль не денется.

- Почему "Гуль-Гуль"? - напряженно спросил Алик.

- Ну мы ж на Востоке, - засмеялась Инна. - Пока.

Стараясь ступать легко, она выпорхнула из их любовного гнездышка - пол заскрипел под ногами, - и Алик остался наконец один.

Смятые простыни, халат, хранящий запах чужого тела, задернутые предусмотрительно занавески. Зачем это все? Почему? "Потому что я мужчина, сказал себе Алик. - Так устроила нас природа. И еще - потому что меня мучает Рабигуль".

Он тщательно прибрал в комнате, сменил простыни, пододеяльник и наволочки, скомкав и бросив грязное в корзину с дырочками, подумав, бросил туда халат, проветрил дом и уселся за письмо. Завтра как раз диппочта, Рабигуль получит письмо дня через два.

Хотя, говорят, по Москве сейчас письма идут неделями и не все доходят абсолютно все развалилось, - но вдруг ему повезет?

"Родная моя, приезжай! - торопливо писал Алик. - Как ты не понимаешь, мужчина не может оставаться один! Прости, что пишу так откровенно, но ты меня вынуждаешь. Что ж мне теперь делать?

Идти к танцовщицам?.." Он писал и писал, умоляя и призывая, искренне негодуя и жалуясь, ни на минуту не вспомнив об Инне, будто ее и не было.

Только когда сообщил о платье, увидел перед собой прозрачные, злые глаза и палец, ткнувший в блестки: "Вот это!"

Через день здоровенный детина положил его письмо в свою знаменитую сумку - за такими сумками от века охотились все разведки мира, - и письмо полетело в Москву. Инна тоже принесла толстый конверт - дочке. Они столкнулись в дверях, Алик молча посторонился, буркнул что-то невнятное в ответ на сказанное с нажимом и вызывающе: "Добрый день!" - и она поняла, что все кончено. "Но ведь так не бывает! - взмолилась она, сама не зная кому. Нам так хорошо вместе, и я же ничего не требую! Так не бывает - без слов, объяснений! Только вчера еще мы были вместе, и что уж я такого сказала? Это все из-за нее, проклятой чечмечки, чтоб она сдохла!"

Инна сидела в посольском садике, сжав сложенные на коленях руки, и проклинала Рабигуль за ту непонятную ей власть, которую она имела над Аликом. Потом вспыхнула ненависть к мужу: нажрется и лапает и сопит, шоферюга! Что он понимает в любви? Осчастливил раз в жизни - женился - и все дела!

Ну, дочку сделал - за дочь спасибо. Но разве можно сравнить его с Аликом? Там столько нежности за один только вечер, сколько с Генкой - за жизнь. И никогда не пахнет от Алика ни водкой, ни луком, ни чесноком, а от Генки - всегда! Конечно, там культура, там жена - музыкантша. Только где она, его музыкантша? Небось завела себе хахаля, вот и не едет.

Так страдала, мучилась Инна, еще раз подтверждая всем известную поговорку: "Все мужчины - подлецы, все бабы - дуры".

- Нет, я его не отдам, - сказала она и встала. - Завтра приду как ни в чем не бывало - вроде ничего не заметила. А жена... Как приедет - так и уедет, не больно-то она, видать, в нем нуждается.

Света, подруга, рассказывала: Сережка дал ей отставку в письме - трус еще тот был! - а она возьми да и сделай вид, что письмо то не получила. Перетерпела, переждала, и все устаканилось.

* * *

- И где же ты его встречаешь? - равнодушно спросил Володя.

- В одной компании, - с запинкой ответила Рабигуль.

- С Машей?

- Маша со своим Саптой, в общине.

- Да уж, вот будет потеха, - хмыкнул Володя. - Совсем твоя подружка свихнулась.

- Просто любит.

- Ты ж говорила, он в сари?

- Что ж, если в сари, так и любить нельзя?

- И он лысый!

- Не лысый, а выбритый. Они там все такие.

Володя и Рабигуль лежали в постели, пили вино - столик был придвинут вплотную - и перебрасывались негромкими короткими фразами. Одной рукой Володя обнял Рабигуль за плечи, другой сжал легонько сосок - это была его обычная ласка, - поднес к губам. Поцелуй был долгим, мучительным: язык кружил и кружил, и Володя, улыбаясь, чувствовал, как сосок набухает, твердеет...

- Иди ко мне, ласточка, - шепнул Володя, и Рабигуль послушно раздвинула ноги.

Да, эта женщина - для него, их словно скроили по одной мерке, так она ему подходила.

- Ему там тепло, как в гнездышке, - бормотал Володя. - Ему так уютно, так плотно...

Рабигуль закрыла глаза, страдальчески сдвинула брови: она стеснялась столь откровенных слов. А Володю ее застенчивость только подстегивала, как подстегивали и собственные слова.

- Как ты, ласточка, стонешь...

Рабигуль закусила губу.

- Не сдерживайся, кричи, стони, извивайся...

- А-а-ах...

Рабигуль откинулась на подушки.

- Пей!

Володя властно поднял ее голову, поднес к губам бокал вина. Рабигуль осушила бокал залпом. До Володи так пить вино она не умела.

- Нам суждено быть вместе, - растягивая слова, словно читал стихи, сказал Володя. - Мы и в творчестве стимулировать будем друг друга. Давай пиши своему благоверному. Я требую, слышишь, требую! И дай телефон той компании, где будешь встречать Новый год. Я позвоню, поздравлю.

- Там нет телефона, - мгновенно нашлась Рабигуль. - Мы едем на дачу.

- Ах вот как...

Володя почему-то обиделся. Впрочем, он знал почему: скука семейного вечера угнетала заранее.

- Значит, напишешь?

- Да! - как в воду бросилась Рабигуль.

* * *

Говорят, как встретишь Новый год, так весь год и проведешь. Рабигуль встречала Новый год одна. Сидела за, столом и сочиняла письмо. Как объяснить родному, близкому человеку, что его покидаешь? Какие найти слова, чтобы не ранили, не унижали? Нет таких слов на свете. Рабигуль отложила в сторону лист бумаги, прислушалась. Приглушенные звуки музыки, смех, скрип сухого снега под торопливыми шагами опаздывающих. Скоро все стихнет, чтобы затем взорваться хлопками петард, красными, синими, зелеными ракетами, воплями молодежи - в последние годы многие, отпраздновав, высыпали на улицу. А у нее нет даже елки. И торт забыла купить.