Онлайн книга «Цена ошибки»
|
— Игорь Васильич, вам мелочь нужна? Вот, пожалуйста, звоните… — Перед ним разулыбалась та самая толстуха, которую они с таким трудом вытянули. Сначала — из реанимации, потом — едва-едва поставили на ноги в полном смысле этого слова. Толстуха, уже переведенная в палату после реанимации, вставать ни в какую не желала, ныла, жаловалась на постоянные боли, капризничала, требовала колоть обезболивающее, которое Игорь называл обезволивающим, чуть ли не каждый час… Сестры сначала ее жалели, потом начали возмущаться и орать: — Лежит и лежит бревном! Ходить нужно, двигаться, а она все стонет да воет! Наконец Долинский не выдержал. Явившись к толстухе в палату, он категорическим тоном приказал ей встать. — Не могу я, Феликс Матвеевич! — тотчас завыла та дурным голосом. — Не могу подняться! Так больно! — Будете лежать — станет еще хуже, — оптимистично заверил ее хирург. — Нужно попробовать встать. Больше вам лежать нельзя. Это вредно. Кубышка вставать наотрез отказалась. — Встаем! — опасным тоном скомандовал Долинский. Но толстуха в его интонациях не разбиралась и угрозе не вняла. Тогда хирург легко обхватил даму за то место, где, по его предположению, могла когда-то, в далеком прошлом, находиться талия, моментально приподнял больную, перевернул и одним ловким движением поставил на ноги. Женщины в палате изумились. Игорь, при сем присутствовавший, ахнул от восхищения. В реанимации, где толстуха провела почти две недели, ее с трудом поднимали и сажали в постели два молодых врача, тянувшие ее за руки. — Стоим! — грозно распорядился Долинский. Мадам сделала робкую попытку свалиться на койку. — Стоять! — гаркнул хирург. — Я кому сказал! Стоять! А теперь пошли вперед, — добавил он чуть помягче, вновь нежно обхватывая толстуху на всю длину рук — как их только хватило? — Ножками, ножками… Смелее… Ведомая им страдальчески морщившаяся кубышка двинулась по палате, отчаянно шаркая ногами. Дама подвывала и скулила на каждом шагу, напоминая Лазареву бродячую собаку. Сестрички зажимали рот от смеха. Гневливого Долинского они побаивались. И вот теперь сияющая толстуха стояла перед Лазаревым, протягивая ему несколько монеток. — Спасибо… — пробормотал он и схватил сразу все. На всякий случай. — Я потом отдам… — Что вы, что вы, Игорь Васильич! — замахала дама короткими белыми руками. — У меня их много, из дома приносят… Звоните себе на здоровье! — И деликатно удалилась, шлепая по коридору короткими ногами в шлепанцах. Шарк, шарк, шарк… Наконец ее шаги затихли. Лазарев торопливо набрал номер. — Поликарпыч, — пробормотал он в трубку, — ты домой сегодня когда собираешься? — Могу и совсем не приходить, Игоряха, — тотчас вник в ситуацию поразительно чуткий старик. — Тогда не приходи… — выдохнул в трубку Лазарев. — Я сейчас за ключами заеду… Софья Петровна собиралась домой: причесывалась, подмазывала помадой по-свеженькому губы, разглаживала ладонями не видимые чужому глазу складочки… Лазарев бесшумно приоткрыл дверь и с любопытством наблюдал за ней. Его всегда умиляла и восхищала эта обязательная тщательная подготовка женщин к встрече с городскими улицами и метро, как с драгоценными любовниками. Волосок к волоску, лак на ногтях, резкие и нежные ароматы духов… Каблучки, шарфики, двухсантиметровые ресницы, слегка липкие от краски… И все эти неизменные преображения — ради полоумного города с его кипящими, как вермишель в супе, разгоряченными от ритма аллегро жителями и не менее резвыми приезжими?! Забавный народ эти женщины… Поразительный… Наконец Соня заметила насмешливый взгляд Лазарева и замерла с раскрытой пудреницей в руке. И глянула вопросительно. Что?… Игорь пожал плечами, распахнул дверь и вышел в приемную. Задумчиво поперебирал научные журналы на Сонином столе. Наконец сказал: — Соня, мне нужны телефоны и адреса двух человек — Долинского и Октябрины… Помнишь, я тебе о них рассказывал? Софья Петровна окаменела с раскрытой пудреницей в руке. Прямо скульптура «Перед балом», рассеянно подумал Игорь. — А… как же я их найду?… Это очень срочно? — изумленно прошептала верная Соня. — Очень, — решительно заявил Лазарев. — Срочнее не бывает! Но я даже не знаю, живы ли они… Давно потерял из виду. Ему стало стыдно. Почему он так и не навестил, хотя бы вызвонил по телефону, старика Долинского? Или бывшую главврачиху? Почему ни разу не вспомнил о них, неблагодарный, равнодушный, холодный, ныне великий трансплантолог, которого когда-то учили эти два человека, отдавая ему свои знания, умение, силы?… Почему?! Люди не умеют быть людьми… И он в том числе… Зато теперь, когда ему понадобилось… Ему, а не им! Как они живы, как здоровы? Лазарев много лет не задавался подобными вопросами. Правда, пару лет назад Игорь сделал попытку позвонить Феликсу Матвеевичу. Но женский голос в трубке ответил ему, что Долинские здесь давно не живут, а где они теперь, новая хозяйка квартиры не знает. Это жилье она купила шесть лет назад. Может, эмигрировали? — подумал тогда Лазарев. Ну ладно… И снова забыл и стариках. О них свойственно забывать — холодная, жестокая логика жизни. Всякий заботится о своих детях и учениках, о тех, кого родил, научил, выпестовал, а до тех, кто тебя самого, идиота безмозглого и косорукого, когда-то заботливо, бережно растил, наставлял, учил, никому больше нет дела. — Соня, я тебя прошу… — беспомощно выговорил Игорь. И снова вспомнил рыжебородого из музея. Где он, Божий промысел?… — Долинский жив, — ответила Соня и положила наконец пудреницу на стол. Вверх взметнулось нежное облачко сладко пахнущей пудры, потревоженной Сониным взволнованным, неосторожным ногтем. — Я его видела полгода назад на одном симпозиуме. Тебя тогда там не было. Он спрашивал о тебе… «Какая же я свинья и сволочь, — печально подумал Лазарев. — Просто скотина…» — А его телефона у тебя нет? — неуверенно спросил он. Соня вздохнула: — Нет… Я тогда не взяла у него. Но я попробую… Игорь кивнул. Верная Соня… Что бы он делал без нее?… Она никогда не сплетничала о шефе, не поливала грязью Майю, всегда живо интересовалась проблемами Антона… А на его день рождения постоянно упрямо приносила Игорю скромные подарки для сына. Лазарев протестовал, но Соня смотрела такими умоляющими глазами, что приходилось брать. И дарить сыну словно от себя. Лазарев порой жалел Соню. И думал, что жалость — чувство, как раз далекое от любви, вопреки известному утверждению. Жалеют и дворовую кошку, и бродячую собаку, и мишку в клетке… Но вряд ли кто-нибудь осмелится утверждать, что это и есть любовь. Через два дня Соня принесла номера телефонов и адреса. |