Книга Что мне делать без тебя?, страница 5 – Ирина Лобановская

— Поля, ты ела? — спросила Олеся, положив трубку.

— Я не хочу, — отозвалась дочь. — Я еще порисую…

Ну и хорошо, они с Валерием смогут уединиться как минимум на час. Впрочем, спокойная и ненавязчивая Полина никому никогда не мешала. И именно поэтому беспокоила Олесю все сильнее. Что скрывалось за постоянной отчужденностью Поли, за ее врожденным умением уходить в себя с головой, зарываться в своих мысли, как в одеяло, абсолютно не интересуясь происходящим? Инертность, пассивность? Нежелание контактировать с людьми — от неумения или от страха перед ними?

— У тебя необычная девочка, — заметил как-то Валерий. — Эта ее вечная отрешенность… Похожая на твою, но только у нее она настоящая.

Он не ошибся. Полина родилась навсегда оторванной от скверно устроенного мира с его конфликтами, смутой и неразберихой. Сейчас она пробовала устроить свой собственный. Получалось неплохо. Во всяком случае, на первых порах. Молчать она умела мастерски. И не входила в комнату матери или в кухню без приглашения. Ребенок, который никогда никому не мешал… Может быть, ей очень мешали все вокруг?

Олеся и Валерий по обыкновению расположились в гостиной. Он разлил вино, но едва они выпили, встал и подошел к окну. Его давняя любовь к окнам раздражала Олесю. И в школе точно так же: прилипнет, кажется, ничем не оторвать.

Москва, захваченная осенью, ею увлеченная, по утрам плавала в туманах, а ночами заливалась теплыми, едва слышными дождями, шуршащими, словно мыши в деревенском доме по углам.

Олеся налила себе снова. Мысли стали вдруг легкими, светлыми, радостными. Резкая смена настроения — к ней Олеся всегда так рвалась, запасая для себя новые и новые бутылки — произошла мгновенно. Олеся задумчиво повертела в руках салфетку и сказала без всякой артистичности, глядя ничего не выражающими глазами:

— Здравствуй, князь ты мой прекрасный!

Что ты тих, как день ненастный?

Опечалился чему?

На прямо поставленные вопросы ни один в мире мужчина не отвечает. Тем более на заданные в подобной форме. И насчет князя Гвидона, который поступал иначе — дело темное: сказка. Опять же у него была царевна-Лебедь.

Похоже, что ответа Олеся и не ждала. Посидела, посмотрела и снова выпила из бокала.

Малахов нервно закусил губу и продолжал молчать, тупо уставившись на темнеющий горизонт. Что говорить, когда нечего говорить… Ишь, "князь ты мой прекрасный!" А если уже и не очень прекрасный и совсем не мой?..

Олеся встала и прижалась к Валерию сзади.

— Ну, что ты там видишь? Никак не могу понять, чем тебя притягивает грязная улица за окном.

Валерий, стараясь не обидеть Олесю, высвободился из ненужных объятий.

— Я не смотрю на улицу. Просто небо на закате иногда кажется таинственным. С отблесками загадочного сияния, приходящего сверху и неизвестно откуда. А осенью небо плывущее и уставшее… Перед зимой.

— Звучит поэтически, — иронически хмыкнула Олеся и села на ручку кресла, легко удерживая равновесие. — Я не подозревала, что ты поэт. Подражаешь моему папочке?

Малахов отошел от окна и сел.

— Поэт многое чувствует, а я живу на ощупь, вслепую. Иногда мне кажется, что все вокруг знают что-то такое, о чем только я не догадываюсь. И как раз в загадке, которую разгадать я один не в состоянии, скрыт некий смысл человеческого существования, тайна человеческого бытия…

— Ну-у… — неопределенно протянула Олеся. — И я не имею понятия ни о каких разгадках. Здесь ты не одинок. Знаешь, я часто стала молиться в последнее время. Странно, это так на меня непохоже. И что я выпросила у судьбы? Что вымолила? Или, может быть, я опять слишком тороплюсь?

Валерий внимательно посмотрел на Олесю.

— Значит, ты тоже уповаешь на судьбу?

— А кто еще? — удивилась Олеся. — И потом я все-таки не уповаю, а только прошу… Совершенно бессмысленно и тщетно.

— Значит, так… — начал Малахов и мгновенно споткнулся на двух коротеньких словах.

— Что так? — весело спросила Олеся, снова наполняя свою рюмку. — По-моему, все совершенно не так. Все не так в нашей жизни.

Она была абсолютно права. Валерий вдруг невпопад вспомнил, что когда она спит, руки у нее лежат ладонями вверх, словно просят милостыню. Говорить расхотелось. Дальше короткого слова "так" мысль идти не желала. "Хоть бы позвонил кто-нибудь, — про себя взмолился директор, — отвлек бы нас ненадолго!" Но он тоже ничего не мог вымолить у судьбы: телефон молчал, будто выключенный за неуплату.

— Ты будешь пить? — спросила Олеся. — Мне одной надоело.

Сейчас вид у нее был довольно безмятежный, почти блаженный. Редкая для нее ясная детская улыбка слабо освещала лицо, напоминающее мгновениями маленькую Полю.

— Ты не любишь меня, Олеся, — неожиданно для себя выпалил Малахов и закурил. — Я это давно знаю.

Что он несет? Разве он собирался сегодня выяснять отношения?

— И не смотри на меня исподлобья. Теперь я понимаю, откуда у Полины этот взгляд.

Директор засмеялся и задумчиво провел пальцем по нижней губе.

— Раньше я отчаивался, а теперь мне все равно, Олеся…

Она вздрогнула: Валерий больше ее не любит? Как же ей жить дальше?..

— Все равно, — повторил он, — потому что я уже привык обходиться одним своим чувством. Ты мне очень нужна. Не бросай меня…

Малахов смял недокуренную сигарету.

"Вот где мне повезло, — подумала Олеся. — Вот с кем я выиграла в жизни. Нужно уметь радоваться тому, что имеешь. То же самое постоянно твердит и папочка".

— А вообще лучше забудь о моих словах, — продолжал Валерий. — Об этом не стоит думать. Я не хотел тебе ничего говорить, случайно получилось. Прости.

— Мне тебя прощать? Это ты должен меня прощать вечно…

Директор с трудом разобрал ее невнятный шепот, покачал головой и спокойно улыбнулся.

— Тот, кто прощает, всегда помнит, за что. Я не хочу помнить. Я только хочу знать, что ты со мной.

— Да, — пробормотала Олеся. — Конечно, с тобой! Только с тобой…

— Вот видишь, а ты — прощать! — Валерий снова провел пальцем по губе. — Я тебя очень люблю…

Она хорошо знала об этом…

— Я тебя очень люблю, Олеся Глебовна, — повторил Валерий, и улыбка на его лице пропала. — Не думай ни о чем.

То же самое советует и папочка. Уж не у него ли выучился директор? И как можно не думать? Куда ни ткнешь пальцем, где ни прикоснешься, всюду больно! Валерий — боль, прошлое — боль, дочка… Чужой родной человечек… И чего Олесе искать дальше, когда все уже давно найдено? Исправить бы поскорее собственные ошибки, если она еще успеет, если такое вообще возможно на Земле…

— Валерий, — неуверенно сказала Олеся, — мне очень хотелось бы поговорить с тобой о Карене…