Книга Мать моя - колдунья или шлюха, страница 34 – Татьяна Успенская

— Какой необычный мальчик! — издалека голос Анюты.

— И я таких никогда не видела, хотя сколько Вовкиных товарищей перебывало у нас!

— Ну чего ты навезла опять целый воз? Думаешь, мы тут с Тучкой с голоду дохнем?

Кто ты? — спрашиваю у птицы. — Я добрался до тебя.

Она смотрит на меня не отрываясь, но железные прутья клетки мешают нам.

Не могла прилетать эта птица, она же в клетке! Тогда почему мне стало так спокойно?

Открываю дверцу. И птица мягко опускается мне в руки. Пахнет она раскалённой железкой. Подносит к моей щеке свою голову, и мы наконец вместе. Не птица, это же Павел!

— Я так и знала, он выпустит Крушу.

«Ты хотел узнать, где я. С тобой. Я всегда с тобой. Я охраняю теперь тебя, и ты ничего не бойся. Я не мог прийти к тебе сразу. Я был далеко. Поэтому ты чуть не умер. Теперь я пришёл. Не расставайся со мной».

— Странно, как прилип к мальчику! — Детский голос Анюты вовсе не заглушает голоса Павла. — И в окна не бьётся, и занавески не срывает. Чудеса, да и только.

«Ты обо мне не думай больше и не помни. Ты живи свою жизнь. А я буду всегда на твоём правом плече».

«Почему на правом?»

«Левая сторона должна быть свободной, слева — твоя вечная жизнь. Или назови земная смерть. Её не бойся, она не враг, она — друг. Она придёт, когда ты выполнишь своё назначение на Земле».

«А разве ты выполнил? Ты говорил, будешь со мной всю жизнь, а сам бросил».

«Не так. Во-первых, я научил тебя защищаться, ты всё умеешь, теперь не пропадёшь. Я всё равно не смог бы всю жизнь беречь тебя, я показал тебе, как это надо делать. А во-вторых, я встряхнул Амалию. Только так я мог остановить её».

«В чём? Она и сейчас спит с мужчинами. Она и сейчас что-то ищет».

«Она начинает жить земную жизнь. Она начала чувствовать земную жизнь. Я подарил ей это».

«Не понимаю. Ко мне относится так же…»

«Не так же. Она приносит тебе продукты. Она замечает тебя. И следит за твоей жизнью».

«Ты ошибаешься».

— Идём-ка. Мы собрали обед. — Тётя Шура смотрит на меня во все глаза. — Первый раз вижу, как ты улыбаешься. — Снова по её толстому лицу текут слёзы. — Анюта испекла домашний хлеб. Ты такого сроду не ел.

Я боюсь пошевелиться. Что, если Павел исчезнет?

Но птица легко вспрыгивает на моё правое плечо.

«Иди ешь», — слышу голос Павла.

Сажусь за стол и наконец вижу Анюту.

Морщины исчеркали её вдоль и поперёк. Из морщин два глаза. Такие же голубые, как у тёти Шуры, но очень большие и совсем как у ребёнка. И они улыбаются мне.

— Наконец я с тобой познакомилась. Шура мне уши прожужжала, дышит тобой. Теперь и я тебя знаю. Теперь у тебя две бабки. Человеку положено иметь двух бабок. Вот и считай: у тебя комплект. На-ка тебе хлебец. Домашний.

Птица слетела с плеча, отщипнула кусок и взлетела обратно на плечо.

— Видишь, Круша подаёт тебе пример. Больно вкусный хлеб.

Я тоже отщипнул кусок.

В самом деле никогда не ел такого.

И щей таких не ел.

И скатерти такой не видел — вышита розовыми цветами.

И духа такого никогда не чуял — дымом пахнет, снежным воздухом.

— Не узнаю Крушу. Такой тихий, будто и не живой!

— Подари, Анюта, ему птицу. Большое добро сделаешь. Я буду приносить Круше еду и убирать за ним.

Я знаю, что сплю сидя. Сплю сладко, и голоса моих бабок баюкают меня.

— Знаешь, какой Круша умный. В доме не напачкает. Только в клетке. Я часто выпускаю его. Он полетает-полетает, а как приспичит ему, скорее в свой домок. Один раз улетел в фортку. Не было его целый день. Я уж и поплакала. Сильно привыкла к нему за два года. А он вернулся. Потом уже стал часто улетать. Но всегда возвращается.

— Странная птица. Смотри, застыл, не шевельнётся. Может, Иова на кровать перенести?

— Я бы не стала. Разбудим. Перебьётся сон. Он устал.

— Скорее, опьянел от воздуха. Поспит, доест и пойдём гулять.

— Что бы такое придумать, чтобы ему понравилось тут?

— Ему понравилось, Анюта. Потому и расслабился. И Круша, видишь, как на защиту его встал.

— В кого он такой, странный?

— В мать. Сперва я злилась на неё — как может она о ребёнке не заботиться? А увидела… Совсем не отсюда она. Мне возле неё боязно стало. Знает она побольше нашего с тобой! Такое знает, что простым смертным знать и не положено. Для нашей-то жизни она не приспособлена. Видит не то, что мы. Слышит не то, что мы. И — красивая очень.

— Люблю я тебя, Шура. Вроде институтов не кончала, а понимаешь много. Помнишь, у нас Раиска работала? Все её терпеть не могли, только злыдней и звали, уж очень она любила назло всем делать, а ты защищала её.

— Не на нас та злость была. Мужик бил её. Грудь исщипывал до синяков, пока не отрезали ей грудь с раком. Ребёнка у неё отсудил. Нашёл «свидетелей», мол, разгульная она, а какая разгульная, когда без груди-то? Ну я помогла ей обратно ребёнка отбить. Его посадили за клевету и издевательства над Раиской. Не она злая, а жизнь её так вылетала из неё. Несчастная она.

— Чего ж ты никогда мне о Раиске не сказала?

— Мужик вышел из тюрьмы и вновь стал издеваться, — словно и не услышала тётя Шура. — Правда, дочка уже выросла. Дочка-то решительная попалась, отрубила: «Шагнёшь к матери, вызову милицию, опять усажу. Хватит мать казнить. Искалечил».

— И что дальше?

— Что дальше? — Тётя Шура вздохнула. — Дальше смерть к ней пришла. От переживаний да калечества. От обид. Сгорела от рака. А девчонка её — замужем, имеет сына. Только я вижу её редко. Живёт в семье мужа. Свекруху зовёт матерью — не насладилась словом-то. Ну а та о ней печётся сильно: воздаёт ей за все её и материны мучения. Кого девчонка любит больше, мужа или свекруху, вовсе не понять. Занята, конечно, сильно, работает да по хозяйству… Хороша вышла девчонка у Раисы.

— А я и не знала про Раису-то. Почему мне не говорила? — повторила свой вопрос Анюта. — Скрытная ты.

— Чужая тайна, не моя. Разве можно? Раиса приказала: «Про мою жизнь — ни одной собаке». Я и молчала. До больниц помогала ей добраться, до санаториев. Её девчонку кормила, когда Раиса не могла. А теперь дело — прошлое, можно и сказать.

— Я и говорю, больно ты хорошо другого чувствуешь.

— Своей жизни нету, — вздохнула тётя Шура. — Потому живу чужие. Разве это жизнь — целый день с подносами? Только для брюха, своего или чужого, стараться. Я лишь сейчас стала видеть что-то. С Иовом. На спектакли мы с ним ходим, в кино.

— Имя у него странное. Короткое, а выговаривается с трудом. И не сделаешь из него ласковое.