Онлайн книга «Юность под залог»
|
– А что я могу с собой поделать? Ну что? Любовь – дело такое... Сердцу-то не прикажешь! – Ой, Василий, вечно ты... – Да ты послушай, послушай! Мая (ее Майкой звать) на пятнадцать лет моложе меня, но ты знаешь, Зин, по-моему, она готова ответить мне взаимностью... – начал было Василий Матвеевич, как вдруг в этот момент его младший брат Иван, пропустив роковую для себя рюмку, каркнул во всю глотку, подобно вороне из крыловской басни: – Я всю войну прошел! А до Берлина не дошел! Почему? Почему не я сорвал с рейхстага поганое фашистское знамя? Я вас спрашиваю! Все вдруг замолкли и посмотрели на него. – Да-да! Я вас спрашиваю! Почему, почему не я сорвал... – Тут Иван Матвеевич не выдержал и заплакал. – Ну, началось! – яростно прошипел Василий Матвеевич. – Слушай, Зинаид! Вот терпеть этого не могу! Как начнет одно и то же, одно и то же! Сил никаких нет! Зин! Ну честно, я ему щас по морде дам! – Не надо, Васенька, не надо! Что ты! Ты ж его знаешь – психанет, еще, чего доброго, драку затеет! – успокаивала брата Гаврилова. – Дур-рак! Ты смотри, смотри, щас петь начнет! – злобно предрек Васенька. – Ванечка, не надо, перестань, не порть людям праздник! – увещевала мужа супруга – химичка Галина Тимофеевна. Любаха воспользовалась моментом и залпом маханула полстакана водки. – А я что? Я разве кому-нибудь что-нибудь порчу? Не-ет, – протянул Иван. – Я просто спросил. А так, я ж тоже веселюсь, – и он захохотал, утирая слезы. – Веселюсь со всеми вместе! – И Иван Матвеевич с нескрываемой патетикой и страстью запел свою любимую песню: – Др-р-рались по-гер-ройски, по-р-р-русски два друга в пехоте морской. Один пар-р-ень бы-ыл калужский, др-р-ругой паренек – костромской... – Ой, какая я несчастная женщина! – в унисон ему заголосила младшая сестра Екатерина. – До чего дожила? Осталась одна-одинешенька на старости лет! Дергач меня не любит! Дети не уважают! Все куда-то разъехались! Толька, старшенький, сидит, Аркадий бросил мать – уехал в Томск! Верка оказалась профурсеткой! Ой! Не могу! Дайте скорее выпить! – Хлобыстнув два фужера любимого крепленого вина, Катерина была готова к выяснению отношений. – Зин! Вот хоть ты-то любишь меня? – Люблю, люблю, – отмахнулась та. – Ни черта ты меня не любишь! Я знаю, ты Антонину больше любила! А теперь врешь! – Не трогайте мою маму! – истерично заголосила Милочка-художница, плакатистка, круглая сирота. – Ее давно нет с нами! И нечего обливать грязью ее светлое имя! – Ты наедайся, Миленок, наедайся, – посоветовала племяннице Зинаида Матвеевна. – Ведь дома-то, поди, ничего себе не готовишь? Поди, голодаешь! О-он какая худая! – Ой! Зинаида у вас все так вкусно, так вкусно! – прокричала Калерина. – Прямо как в больнице! – Э-эх! Галюнчик ты мой! – умилился Владимир Иванович, а его бывшая жена вдруг как заорет: – Это у меня-то как в больнице?! Это, выходит, я дорогих гостей больничными харчами потчую?! – возмутилась Зинаида, а рядом разыгралась еще одна семейная сцена. – Куда пошел? – воскликнула Ульяна Андреевна, вцепившись мертвой хваткой в рукав Алексея Павловича. – В туалет. А что – нельзя? – спросил тот и прищурился. – А зачем чекушку взял? – Клизму поставлю. – Что? Клизму? Зачем? Золотой вы мой! – удивилась Ирина Стеклова, и Юрин отец подробно принялся расписывать ей положительные стороны сего мероприятия. – Вот так вот. И геморрой излечил полностью! – похвастался он в заключение своего рассказа. – Да что вы говорите?! Неужели этим способом можно вылечить такое неприятное заболевание? – Не-есомненно, – подтвердил он, – ранки-то от спирта зарубцовываются, затягиваются, – растолковал Метелкин-старший и рванул в уборную. Парамон Андреевич сидел тихо – ни с кем не разговаривал, ел мало и вовсе не пил, все о чем-то думал сосредоточенно. Юрик с другом Федькой вспоминали армейскую жизнь, перебивая и перекрикивая друг друга. – Не, а ты помнишь, помнишь! – возбужденно кричал Метелкин. – Как Штаркина товарищ полковник спрашивает: «Ты почему, гад, лавровый лист в суп не кладешь?» – Ха, ха, ха, – загоготал Федор. – Ага, ага! Не жрут, говорит, вот и не кладу. Чо, говорит, добро переводить! Ха, ха, ха! – Дай пять! – И, заливаясь смехом, Юрик с готовностью подставлял пятерню, Федя лупил по ней своей. После этого оба несколько успокаивались, весьма довольные друг другом, пропускали по стопке, потом Федор, снова привскочив, с неизъяснимой радостью выкрикивал: – А помнишь! Помнишь, как Якушев нажрался, а наш Квасько ему: «Рядовой Якушев, выйти из строя! Опять вчера нажрался, как свинья! Если б не пил, давно б сержантом был!..» – Точно, точно! Ха, ха, ха! – поддерживал товарища Юрик, потирая ладони. – А Якушев ему: «Да плевать мне на сержанта! Я, когда выпью, генералом себя чувствую!» Ха, ха, ха! – хватаясь за живот, покатывался со смеху Метелкин. – Дай пять! – И они снова били по рукам. – А помнишь Коряжку-деревяшку?! – потеряв контроль, прокричал радостный Федя. – Да тихо ты! Ты чего?! – Юрик огляделся по сторонам – казалось, он был испуган. – Пошли, курнем, выйдем, что ли, – предложил он, но друг не унимался: – Ой! Ну и страшна же она была! Жуть! Сейчас как вспомню, так мурашки по телу. А помнишь, помнишь, Якушев говорил, да вы ей платок на лицо накиньте, и все дела – баба как баба! И действительно! Ведь никакой разницы! Юран, ты разницу почувствовал? – Ты чо! Совсем, что ль?! У меня тут жена сидит! Хорош язык распускать! – злобно проговорил Юран, с беспокойством глядя на Аврору, но та, кажется, ничего не слышала – они с Кравкиной покатывались со смеху, пуская носом пузыри шампанского. Кира, супруга Федора, что-то сосредоточенно искала в своей тарелке, ковыряясь вилкой – ей тоже было не до мужниных воспоминаний. Владимир Иванович вел себя как образцовый, примерный муж... Он обхаживал Галину, кудахтая, подобно наседке, у которой только что вылупились птенцы: – Галюнчик, можт, винца? Или поесть еще хочешь? – Гаврилов, ты ж знаешь, я не пью! – отвечала Калерина, навалившись на красную рыбу. – Ага, ага, Галюнчик. Ты у меня и так всегда как пьяная! Давай, давай, не робей, а то закуски-то скоро унесут – ешь, Галюнчик, наворачивай! Владимир Иванович шептал жене что-то на ухо, щипал ее под столом – Калерина подскакивала и, стыдливо улыбаясь, говорила смущенно, уставившись в одну точку: – Ой! Гаврилов! Хи, хи! Перестань! Но после «лишней» рюмки поведение Владимира Ивановича, как это обычно случалось, переменилось, повернулось на все сто восемьдесят градусов, если, конечно, поведение возможно исчислять градусами. Тут возникает вопрос о градусах: какими градусами измеряется этот самый поворот гавриловского поведения – теми, которыми измеряют дуги и углы, или же концентрацию выпитой им водки... Впрочем, суть не в этом. После «лишней» для экс-супруга Зинаиды Матвеевны рюмки он вдруг повел себя так, словно не было рядом его дражайшего Галюнчика, этой замечательной женщины, ангела во плоти. |