Книга Царские врата, страница 51 – Александр Трапезников

— Почему же вчера с ним встретилась? И почти примирилась? — спросил я, а голос у меня дрожал. В голове еще больше все запуталось, окончательно.

— Не знаю… — шепотом ответила сестра. — Может быть, потому что уже чувствовала, что отец мертв. А он как-то сдерживал. И Борис теперь всё сам честно рассказал, без утайки. Ты же присутствовал при финальной сцене. Я же ему условие поставила — очиститься, пройти через Царские Врата.

— Никогда этого не случится, — сказал я. — То лишь священнику дозволено. Либо Помазаннику Божьему. А он кто? Банкир. Теперь вот кораблем тебя одарить хочет, «плавучим храмом». Да только не достанется он ему никогда. Если только не убьет Игнатова. Неужели замуж за него пойдешь?

— Ты забываешь, что я уже была с ним в браке, — отозвалась сестра. — Может, и второй раз выйду.

— А Павел?

— Замолчи! — прикрикнула Женя. — Не смей упоминать его имени. Он для меня не существует. И чтобы никогда — слышишь? — никогда…

— А Борис Львович? — закричал и я тоже. — Из-за него мать погибла, а отец рассудка лишился, не так разве?

— Перестань… — как-то жалобно проговорила сестра и тут вдруг заплакала.

Я не стал ее утешать, а просто ушел в свою комнату и там заперся.

Думал всё время об отце, о маме, о Жене и у самого ком в горле стоял, хотелось броситься на кровать, зарыться головой в подушку, никого больше не видеть и лежать так день, два, три, неделю, сколько придется, пока сам не умру. Вспоминал прошлую жизнь и понимал, что ничего-то я сам по себе не стою. Зачем живу, существую? Отец вон воевал, боевой офицер, полк под его началом был; сестра талантливая художница; мама с иностранных языков переводила, все при деле, а я? Взять хоть Павла или того же Бориса Львовича, двух антиподов, что ли, но оба цель видят, а передо мною пелена будто.

Никчемное существо, ничего не умею, только толкаюсь в разные двери. Птичка Божья, вот кто я такой. Но и они живут, значит, для чего-то нужны? Чтобы щебетанием своим людей утром будить? Гимны слагать Господу? Может быть. Затем я вспомнил минувшую сцену на рынке, мне стало стыдно и горько. Неужели ничего уже нельзя сделать?

Тут я вдруг обнаружил, что и у меня на щеках слезы, текут и текут, я вытер их ладонью и почему-то почувствовал, что душу радость какая-то легкая озарила, совершенно неуместная. Словно глас ангельский услышал. Горе и печаль пройдут, Господь пребудет во веки. Я начал молиться и мне еще легче стало. И мнилось мне, что отец где-то здесь, рядом. Неразрывно вместе со мной молится. Даже дыхание его как бы ощущал.

А на кухне в это время началось битьё посуды. Методичное и мелодичное. С Женей что-то вновь приключилось, вроде истерики. Когда я выскочил из комнаты, осколки едва не угодили мне в голову, а очередной тарелкой она уже прицеливалась в настенные ходики.

— Славно звучат литавры, — сказала она на удивление спокойным голосом. — Присоединяйся. Вдвоем громче будет.

Я отобрал и эту тарелку, и всю стопку, заранее приготовленную на столе.

— Патроны кончились, — сказал я. — Иди спать.

— Нет, мне сейчас ехать надо.

— Куда?

— В одно место. К Павлу. Я с ним договорилась. Нам надо объясниться. На Крымском мосту.

Я видел, что сестра мне лжёт, а потом понял, что она вообще не в себе и, наверное, просто не отдает отчета в том, что говорит и делает. Но действительно стала собираться, надела поверх халата плащ, а сама осталась в тапочках. Так и намеревалась выйти. Придумала, что Павел ждет ее на Крымском мосту. Я еле удержал ее в дверях.

— Погоди, — сказал я. Мне пришлось схитрить. — Тебе незачем ехать. Он сам здесь через час будет.

— Правда? — спросила она. И сама же ответила: — Ну конечно, как я забыла. Пойду, переоденусь. Причесаться надо.

Я тотчас же начал звонить доктору, Юрию Петровичу, пока ее не было. Он выслушал меня и сказал, что немедленно едет. И чтобы я ни в коем случае не выпускал сестру из дома. А она уже вновь вышла из комнаты, на сей раз в вечернем платье, в котором была на вечеринке у Меркулова. Надушилась, губы подкрасила, нить жемчужная на шее, в волосах изумрудная заколка.

— Вызывай такси, поехали в ресторан, — сказала она мне. — Черт с ним, с Павлом! Гулять так гулять. Давай-ка и Бориску вызвоним, пусть обслуживает, шампанское мне в бокалы наливает.

Глаза у нее так блестели, как бриллианты — от жара, что ли? Я понял, что её только силой можно удержать. Схватил в охапку и потащил обратно в комнату. Бросил на кровать.

— Отец умер, ты что забыла? — прикрикнул на нее я. Она на какое-то время вроде бы очнулась, притихла. Потом промолвила:

— Не надо так, Коленька, со мной обращаться. Мне плохо очень.

— Ну, извини, — сказал я. — Сама виновата.

— Ты и не знаешь, отчего мне так плохо.

Тут она стала едва слышно, почти беззвучно смеяться, а мне совсем страшно за нее сделалось. Как бы она чего-нибудь над собой не выкинула. Молил Бога, чтобы Юрий Петрович поскорее приехал. А пока отвлекал ее всякими пустыми разговорами. Наконец, раздался звонок в дверь.

— Кто это? — настороженно спросила Женя. — Не открывай.

Но я выскочил в коридор и впустил в квартиру Юрия Петровича.

Он поспешно снял плащ, задал мне несколько наводящих вопросов и в комнату к Жене мы уже вошли вместе. Сестра стояла в самом углу, прижимаясь к стенке. Увидев доктора, разочарованно вздохнула.

— Это вы… — произнесла она с досадой.

— Какие мы сегодня красивые, — сказал Юрий Петрович. — А почему брата не слушаемся? Все походы на сегодня отменяются, давайте-ка сюда вашу ручку, пульс пощупаем. И укольчик сделаем. А вы, молодой человек, выйдите.

Я подчинился, ушел на кухню и стал ждать. Даже не подумал о том, что надо бы прибрать с пола осколки от тарелок. Просто сидел, безвольно сложив на коленях руки. Юрий Петрович появился минут через двадцать.

— Что ж, сейчас она засыпает, — произнес он в ответ на мой взгляд. — Я же предупреждал, что нужен абсолютный покой. Никаких нервных потрясений. Как бы воспаления мозга не было.

— У нас нынче отец умер, — сказал я.

— Это худо, — отозвался доктор. — Понимаю. Примите мои соболезнования, но надо держаться. Теперь вся надежда на вас, Коля. Ей еще долго нельзя будет выходить из дома. И в больницу сейчас нельзя, сами, наверное, догадываетесь почему. Могут определить не в ту клинику, с такими-то нервами. А это нам ни к чему. Это ее работа? — он нагнулся и поднял с пола осколок.

Я молча кивнул. Потом взял совок, веник и стал убираться.

— Здесь лечить будем, — сказал Юрий Петрович. — Я, пожалуй, у вас сегодня и переночую. На всякий случай. Тревожно мне за Евгению Федоровну что-то. Найдется местечко?

— Ну конечно! — радостно откликнулся я: теперь хоть спокойнее станет, с опытным-то человеком в доме. — У меня в комнате. А я тут, на раскладушке лягу.