Книга Царские врата, страница 61 – Александр Трапезников

— Да, так, — кивнула она. — Люблю. Любила. А он?

— Ну, хочешь, я приведу его сюда? Мне кажется, ты сама его отталкиваешь изо всех сил.

— Нет, дело не в этом. Мы никогда не сможем быть вместе. Мы оба слишком независимы. И мы — разные. Даже хорошо, если он будет держаться от меня подальше. А то мне захочется переделать его, сломать. Принять мои правила. А ему… ему все время нужно кого-то спасать. Ему нужна жертва, он и сам жертвенник. Он из поколения последних русских героев. Да-да, именно так, из героев, витязь на распутье. Таким я и изобразила его на портрете. Может, когда-нибудь еще и святым станет. Прославят. Зачем же мне ему жизнь портить? Впрочем, я попыталась это сделать, там, в деревне. Ведь это не он, а я соблазнила его. Я. Сама, нарочно. Бросить монаха в грех. Еще не знала, что уже люблю его. А вот как всё повернулось. Бумерангом. Он не знает ничего о ребенке, и знать не должен. Ты обещаешь молчать?

— Обещаю, — сказал я.

— Сама воспитаю. Хорошо бы был мальчик.

— Ты только за Бориса Львовича не выходи замуж. Хотя корабль он тебе уже приготовил.

Сказав это, меня мысль кольнула: а ведь действительно, корабль-то теперь непременно Борису Львовичу достанется — путь свободен. Кому ж другому, как не ему больше всего была выгодна смерть Игнатова? И всё из-за Жени… Нет, я не хотел в это верить.

— Борис Львович любит меня, как собака, — произнесла сестра. — Но мне такая любовь тоже не нужна. Собаки кусаются. Кстати, ты всё приготовил к похоронам? Все документы оформил?

— Осталось еще в пару контор заехать. Завтра с утра сделаю. Заболотный поможет. Надо решить, кого на поминки звать.

— Давай обсудим.

Как-то буднично мы об этом говорили, спокойно, но, видно, многое уже в груди перегорело, и у нее, и у меня. Мы сидели за столом еще с полчаса, пока на кухню не пришел Юрий Петрович.

— Молодые люди, спать! — приказал он. — Это я вам как доктор говорю. Силы надо поддерживать, а сон — первый помощник. Иначе совсем сорветесь, оба. Что я тогда с вами буду делать? Не справлюсь. Фицгерберт старый, его тоже пожалеть надо.

И мы подчинились доктору.

Утром, проглотив чашку чая, я сразу же поспешил к Заболотному. Дверь мне отворил Сеня, выдал очередную чушь, что барин-де дрыхнет, а её Величество парится в ванной, с кошками.

— Сеня, ты когда дурака валять перестанешь? — спросил я.

— А никогда. Так жить интересней, — ответил он. — Что я у себя в Лысых Горах видел? Одни морды пьяные вокруг. Тут те же морды, но пейзаж другой, интерьер.

— Мишаня на тебя скоро ливрею нацепит. Ты бы хоть с Павла пример брал.

— А ты сам-то на него равняешься?

— Допустим.

— Ну и зря. Он проиграет.

— В чём? В какую такую игру?

— Которая «скачки» называется. Эта лошадка надорвется, не дотянет до финиша. Слишком многих на себе везет.

— А ты, значит, в другую колесницу перебрался?

— Тебе какое дело? Мне выжить надо, понял? Выжить любой ценой и самому править. А на ливрею плевать, хоть в костюм мертвеца наряди, только не закапывай. Сейчас всех закапывают, ясно?

— Ну тебя! — вырвалось у меня со злостью.

— И тебя туда же! — тотчас же отозвался Сеня. Потом гордо прошествовал по коридору.

Я влетел в комнату к Заболотному, начал его будить. Он не сразу очухался, спросонья не узнал меня.

— Ты куда вчера делся? — спросил я.

— А-а?.. Ты. Испугался я. Когда труп Игнатова увидел, сбежал. Думал, что и меня — следующим.

— Тебя-то с какой стати?

— А много знаю. В курсе всех его делишек.

— Чьих делишек, кого?

— Бориса. Львовича, разумеется, — хладнокровно ответил Мишаня. — Это ведь он Игнатова «заказал», можешь не сомневаться.

— Да ты в своем уме ли?

— В своем, в своем. Полгода возле корабля вился.

Я опустился на кровать и задумался. Уже тогда у меня начала зреть мысль о мести. Не только за смерть Игнатова, но и за моего отца, за мать, за Женю. Такие люди, как Борис Львович, не имеют права на существование. Они всё берут, а главное — к душе тянутся. Я буду ему судьей.

Заболотный начал одеваться и всё причитал:

— Бежать надо, бежать… Спрятаться где-то…

— Ты серьезно его боишься? — спросил я.

— А то! Нет, я лучше в каком-нибудь подмосковном санатории перекантуюсь. Бережного Бог бережет. Княгинюшку пока на Сеню оставлю.

— Не забыл, что нам сегодня еще по конторам ездить?

— Извини, брат, теперь не могу. Каждая минута дорога.

Заболотный впопыхах надел разные ботинки, потом плюнул, переобулся, вылил себе на голову полфлакона духов. Я почему-то подозревал, что причина его поспешного бегства кроется совсем в другом. Даже если он прав в отношении Бориса Львовича.

— Ну и черт с тобой! — сказал я, направляясь к двери.

— Со мной, со мной! — услышал в ответ его очередное ёрничанье.

Поездки по похоронным делам заняли у меня полдня. Домой я вернулся в шестом часу вечера. Женя была в квартире одна, доктор Фицгерберт ушел на рынок за продуктами. Делал закупки к завтрашним поминкам.

— Тебе несколько раз Даша звонила, — сказала сестра. — Очень взволнованный голос. Что у тебя с этой девушкой?

— Сам не пойму — что, — признался я. — Всё как-то запуталось.

— Ты любишь её?

— Люблю.

Сестра лишь молча покачала головой и ушла в свою комнату. Я уселся возле телефона и стал ждать. Ничего иного мне больше не оставалось. Лишь сидеть и слушать, как колотится твое сердце. Как звенькает трамвай за окнами. Как скрипит пол в комнате, где ходит сестра. Нет ничего хуже тех томительных минут, когда ты находишься в преддверии чего-то наиболее важного, главного для тебя. Это как ожидание истины. Сродни тому, что вот-вот поднимут занавес в темном зале, и ты увидишь всю постановку своей жизни, с начала и до конца.

Ты увидишь себя на сцене, Павла, сестру, Дашу. Там будут и другие персонажи этих сгустившихся в плотную вязкую массу восьми дней сентября: Борис Львович, Игнатов, Рамзан, Заболотный. Своей чередой пройдут другие участники трагикомедии — Татьяна Павловна, Меркулов, Котюков, Сеня, Иерусалимский, Колдобин, отец Кассиан и все прочие. Будет живой отец в сумасшедшем доме. Будут священники и бандиты, лжецы и правдолюбцы. Будет любовь и смерть, они всегда ходят рядом. Будут поиски денег и поиски ответов на вековечные вопросы, которые стоят перед человеком неизменно.

Их всего четверо, вот они: «Что в жизни святого?», «Для чего мы живем?», «Зачем нам дан разум?» и «Почему мы должны умереть?» Счастлив тот, кто найдет для себя ответы на них. Хотя бы на один. Но это те загадки, которые каждый для себя решает по-своему, стремясь прежде всего обмануться. Поэтому он остается так же далек от истины, как в начале пути, когда и не задумывался над смыслом своего существования.