Книга Планы на ночь, страница 31 – Наталья Потемина

— Ну, все хорошо, что хорошо начинается, — фальшиво обрадовалась я.

— Вот за это мы и выпьем, — сказал Никита и вышел из кухни.

Назад он вернулся с пластиковым пакетом и достал из него красивую зеленую бутылку без этикетки.

— Что это такое? — спросила я.

— Это настоящие «Киндзмараули». Мне друг привез из Грузии. И хотя обычно я предпочитаю водку, сегодня мы будем пить красное вино.

— И это почему-то радует.

— Почему-то да.

— Но у меня нет под него подходящей посуды.

— Неужели не найдется в доме двух одинаковых бокалов? — усомнился Никита.

— Даже одного. Посуда бьется у меня как ненормальная, просто выпрыгивает из рук при каждом удобном и неудобном случае.

— Значит, ты счастливая, потому что посуда бьется исключительно к счастью.

— Да уж, счастливей не бывает.

— Не грусти. Я подарю тебе фужеры ко дню рождения.

— Бесполезно. Они у меня проживут недолго. Вот у Юлии Васильевны, например, ничего не бьется. Однажды даже полка с ее коллекционными чайниками упала, и ни один не разбился.

— Она что, чайники собирает?

— Представь себе. У нее их уже штук тридцать.

— Зачем ей столько?

— Говорит, что у них, у чайников, в отличие от мужиков, всегда стоит.

— Интересный ход мыслей, — сказал Никита и поморщился, как будто ему на вилку попался волос.

Я неожиданно «залилась удушливой волной, едва соприкоснувшись» с его взглядом. Опаньки, изумилась я, вот мы еще как умеем, краснеем, как маленькие девочки, при произнесенной вслух пошлости. Странно, ведь подобные, в сущности, насквозь пошлые разговоры, давно стали нормой моей жизни. Вот и давеча мы обсуждали с Юлькой не только боеспособность одного отдельно взятого экземпляра, но и его калибр.

— Обыкновенный ход мыслей. — Я встала, чтобы он не заметил моего смущения, а заодно и поставила на плиту чайник. — Ну, и как тебе Юлька?

— Интересная особа, — ответил Никита и нахмурился.

— Да? Ты находишь? — ненатурально улыбнулась я.

— Да, нахожу… Но какая-то слишком активная, что ли…

— Она такая. Активная и деловая.

— Ты давно с ней знакома?

— Да, почитай, с самого детства. Мы учились вместе.

— Вы — подруги? — не прекращал допроса Никита.

— Самые что ни на есть близкие, почти сестры.

— Странно.

— Почему странно? — удивилась я.

— Вы такие разные, — как-то уклончиво ответил Никита.

— Вы обо мне говорили?

— Напротив, она и словом о тебе не обмолвилась.

— И это показалось тебе странным?

— Да ерунда все это. Какое нам сейчас до нее дело?

— Действительно, — обрадовалась я, — прошу к столу, яйца вскипели.

Никита открыл вино и разлил его по кофейным чашкам.

— За что будем пить? — спросил он и уставился на меня как экзаменатор на двоечницу.

— За любовь, — неожиданно вырвалось у меня.

— Да, — лаконично согласился Никита, продолжая глядеть мне в глаза.

— Что ты на меня так смотришь?

— Думаю.

— О чем?

— О нас.

— И что ты думаешь о нас, Никита?

— У меня такое чувство, что все, что с нами сейчас происходит, уже было когда-то давно, причем так давно, что мы не помним, наяву это было или во сне. У тебя такое бывает?

— Конечно, бывает, — сказала я. — Вот только сегодня я вспоминала о том, как рассказывала маме свой детский сон, а он на самом деле оказался явью.

— Это не совсем то, что я имел в виду. Вот, например, ты веришь в реинкарнацию?

— Не знаю, не думала об этом.

— А я верю. Причем верю не на уровне знания, а исключительно на уровне веры. Как вера в Бога. Ты понимаешь?

— Не совсем.

— Ну как же! — разгорячился Никита. — Вот ты можешь представить себе, что Вселенная бесконечна?

— С трудом.

— Но ты веришь в это, потому что у тебя нет другого объяснения, а значит, нет выбора. Так и с Богом. Он есть, потому что у нас нет выбора. Во что или в кого еще верить?

— Да, я понимаю.

— Но если есть Бог, значит, есть душа. Опять-таки на уровне элементарной веры. А если душа уходит с кончиной одного человека, значит, она возвращается с рождением другого. Следовательно, душа бесконечна во времени и пространстве, как Вселенная, и хранит в себе воспоминания обо всем человечестве.

— Ты хочешь сказать, что мы с тобой встречались в другой, какой-то из предыдущих жизней? — прозрела я.

— Ну, конечно. Чем другим объяснить то, что я чувствую себя с тобой так легко, как будто знал тебя всю жизнь или всю жизнь с тобой прожил?

— Это правда?

— Правда, только правда, ничего кроме правды.

— А может быть, в прошлой жизни ты был моим ребенком?

— Ребенком? — удивился Никита. — Почему?

— Потому, что у меня такое чувство, что ты немного мой ребенок. Мне хочется заботиться о тебе как о маленьком, стирать твою одежду, готовить тебе еду, поправлять на тебе одеяло, гладить по голове…

— А шлепать по попе не хочется?

— Да пока вроде не за что. Ты у меня хороший мальчик.

— Слушай! — осенило Никиту. — Тогда получается, что мы с тобой сейчас попьем, поедим и пойдем совершать инцест?

— Дурак, — бросила я и стала собирать посуду.

Никита забрал у меня из рук тарелки:

— Посуду буду мыть я. Тебе надо беречь свои руки, потому что руки у женщины должны оставаться красивыми и молодыми до самой глубокой старости.

— А что еще ты будешь делать?

— Все, что найду нужным.

— Гвозди, что ли, забивать?

— И гвозди тоже. А еще я умею готовить, стирать в стиральной машине, шить, вязать носки и морские узлы, мыть полы и пылесосить. Но гладить будешь ты, потому что гладить я терпеть не могу.

— Здорово! — обрадовалась я. — А кроме «гладить», что еще я буду делать?

— Холить меня и лелеять, чтоб я жил долго и счастливо и умер с тобой в один день.

— Я не хочу, чтобы ты умер, и вообще, я не собираюсь умирать. По крайней мере, в ближайшие сорок лет.

— Вот и хорошо, вот и не надо. А потом, чего париться? Мы же договорились, что наши души бессмертны, и раз уж мы уже встречались в прошлой жизни и встретились в этой, значит, мы еще сможем быть вместе в будущем, потому что Бог любит троицу.