Книга Крыса-любовь, страница 24 – Мойя Сойер-Джонс

И она бросила трубку. Просто бросила. Никакого тебе политеса. Никаких «позвоните посше, ja?» или «вы оставить соопщений, ja?». Швырнула трубку, и все. Любовница, как пить дать.

— Это моя ассистентка Эрика, — заявил Арт не моргнув глазом. — Очень толковая девушка. Редкая умница.

Я набрала номер сразу же, и подошел к телефону Арт.

— Она бросила трубку, — пожаловалась я.

На самом деле я не столько злилась, сколько завидовала. Бывают же такие уверенные в себе женщины! Я вот, например, ни разу в жизни не швырнула трубку. Ни разу не ушла и не хлопнула дверью в разгар ссоры. Да что там! Я даже ни разу не ушла с плохого фильма.

— Да— да, очень извиняюсь, — сказал Арт. — Вообще-то с ней это редко случается. Только по утрам. Эрике тяжело, когда ее беспокоят слишком рано.

— Гордон, уже одиннадцать! Двенадцатый час!

— Э-э… для нас-то уже не рано. То есть для вас и для меня. А для Эрики рано, потому что… она немка.

Повисла пауза. Мистера Стори определенно покинуло вдохновение. Он словно бы впал в длительный ступор, не в силах придумать, каким образом национальность Эрики объясняет ее поведение. Наконец его осенило:

— Она все никак не отойдет от перелета.

Судя по голосу, он был жутко собой доволен. Я так и видела, как он шарит по карманам в поисках курева.

— Она только что из Германии? — Вообще-то… она здесь уже года два, — сказал Гордон. — Или три. Согласен, она что-то долго отходит, но…

В трубке загудело, как будто он спешно сканировал содержимое собственного мозга в поисках лазейки.

— Понимаете, у Эрики очень, очень редкая генетическая хреновина. Она не может приспособиться к смене часовых поясов.

Его голос обрел энергию и аж зазвенел от убедительности.

— Когда у нас одиннадцать, в Дрездене — Эрика из Дрездена — только час ночи. Как ни прискорбно, — с воодушевлением продолжал Гордон, — она все еще живет по дрезденскому времени. Это у нее в хромосомах. Ее организм генетически неспособен перестроиться. Очень печально. Вчера она пришла на работу в ночной рубашке.

И его понесло. Но я не стану пересказывать все его разглагольствования. В конце концов, если мне пришлось их вытерпеть, это еще не значит, что вы тоже должны мучиться, правда?

Я сообщила ему (через силу), что передумала и хочу все же пройти его курс полностью и что меня по-прежнему тревожит его диагноз — супружеский застой.

— Вернемся к этому на ближайшем сеансе, — предложил Арт. — Встретимся в пятницу, идет? Только не в конторе. Там дезинфекция. Может, где-нибудь в кафе? Вы знаете кафе «Pain et Beurre»?

— Я бы хотела поговорить об этом сейчас.

— Сейчас? — переспросил он упавшим голосом. — По телефону?

Я с трудом заставила себя надавить на него. Честно говоря, мне тоже в тот момент меньше всего на свете хотелось работать. Почему-то навалилась усталость. Была еще только среда — точнее, всего лишь утро среды, — а я уже глаз не могла отвести от банкетки в фойе за кабинетом Шейлы. Ее было видно из-за моего стола, и она казалась неотразимо удобной.

— Инкубус горибилиа фокус-покус аут психологус, — с выражением произнес Арт. — Мулюс латина вульгарис, сеанс номер два.

— Простите, что?

Я кое-как заставила себя отвлечься от манящей красной кожи банкетки. И вовремя. Голос Арта на другом конце провода вновь стал рождать членораздельные фразы:

— Я сказал, можно поговорить и сейчас, но это будет уже второй сеанс.

— Вы хотите, чтобы я заплатила за телефонный разговор по полной ставке, как за сеанс?

До чего же меня раздражал этот тип! Жаль, что я не додумалась записать нашу беседу на диктофон. Самое то для Шейлы.

— Но на повестке дня один— единственный вопрос, — напомнила я.

— Зато какой вопрос, солнышко! Супружеский застой — большая проблема. Необъятная! Мы приступаем ко второму сеансу, это уж точно. Что скажете? Согласны?

— Я до сих пор сомневаюсь, что «супружеский застой» — это принятый термин, — буркнула я. — В Интернете ничего такого не нашлось.

— Естественно, солнышко. — В его голосе звучало оскорбленное достоинство. — Оригинальность — одно из его главных достоинств.

Пауза затягивалась.

— Ну ладно, — отмер Арт. — Хватит плясать вокруг да около. На самом деле вы просто не хотите платить за беседу. Так?

— Да, я бы предпочла не платить.

— Вообще?

— За этот звонок? Нет уж, благодарю.

Как ни странно, он очень легко с этим смирился. Сначала всеми правдами и неправдами выбивал деньги, а потом ни с того ни с сего плюнул на них — и все дела. Я услышала, как он присосался к сигарете, прежде чем пуститься в объяснения.

— Уговорили. В конце концов, вы не в офис звоните. Забудьте про психоанализ. Сейчас я просто мужчина. Я даже не настаиваю на своей правоте. Однако вы спрашиваете, что в вашем поведении навело меня на мысль о «супружеском застое». Отвечаю: я это почувствовал. Никакой туфты. Просто почуял, и все.

— То есть как — почуяли? Сердцем, что ли?

— Нет-нет, сердце в таких случаях не годится. Оно не дает нужной информации.

— Тогда чем же, головой?

— Нет. Пусть это прозвучит грубо, но… если честно, то у меня просто встает на эти дела. Мои коллеги вообще-то не любят в таком признаваться.

Он меня шокировал.

— У вас… э-э… встает на меня?

Теперь я шокировала его.

— Нет! Встает на случаи вроде вашего. Это совсем другое. Я говорил про особое мужское знание. Врожденное чувственное знание. — Он помедлил, словно решая, достойна ли я таких откровений. — У нас в штанах очень чуткий инструмент, солнышко. Он действует вне логики или разума. Как бы вам лучше объяснить… Слышали про всяких типов, которые ходят по пустыне с рогатиной из прутьев? Ну, эти, как их?

— Которые ищут воду?

— Они самые. Рогатина вибрирует у них в руках, и дрожь отдается выше, в плечи, потом в грудь, потом расходится по всему телу. И тогда они точно знают, что прямо у них под ногами, под выжженной бесплодной почвой, что-то течет, бурлит, изливается — что-то мощное и первобытное, чему нет удержу.

— Мы все еще говорим про инструмент в штанах?

— Ну да, в переносном смысле. Этот водоискатель держит прут в руках и через него чувствует воду, как она бьет и пульсирует.

— Кажется, начинаю понимать вашу мысль.

— Чудненько! Вот и мужской инструмент — он как антенна. Иногда он улавливает некие скрытые токи, глубокие и сладкие. Но там, где есть какая-то плотина, ничего не течет. Так понятно?

— Значит, ваш инструмент сообщил, что я безводна? Что у меня внутри засуха?