Книга Ниточка судьбы, страница 35 – Елена Гонцова

— Мы с тобой тоже негры, Рудик, — заметила она в лифте. — Ты негр Третьякова, я негритянка Соболевой.

Вера потерлась щекой о щеку Рудольфа.

— Ты колючий, — поежилась она. — Ты меня поцарапаешь. Зря мы не поехали в испанский ресторан.

— Я не брился из суеверия, — пояснил он.

— Ты никогда не был суеверен.

— С тобой чему только не научишься. Ты ведь земляная, одна из принцесс подземного царства.

— Да с чего ты взял? — вяло удивилась девушка. — Не стоит придавать мне лишние черты. Эдак ты представишь меня деревом, которое запросто передвигается по городам и странам. И тысячи корней вросли в мои руки, ноги, сердце и печень. Страх-то какой! Ужастиков насмотрелся?

— Это точно, — согласился Даутов. — Я даже сам придумал один сюжет. Про то, что ты мне изменяешь с дюжиной негров, подобных тому, который нас привез.

— Так продай кому-нибудь. Я думала и прежде, что ты подлинный мастер таких вот историй.

Он ничего не ответил.

Вера обрадовалась, что в квартире звучала музыка. Это был тот же ее Гендель, «Музыка на воде». Для Строгино это естественно, решила она. А может, Рудольф как-нибудь подслушивает?

Вере стало неприятно от этих мыслей. Подслушивает — подсматривает. А вдруг у него здесь скрытая видеокамера? И акт прелюбодеяния (она вдруг подумала, что это называется именно так, а не иначе) в деталях будет заснят на пленку. Для чего? Для какого-нибудь ужасного сюжета.

После этих фантастических предположений следовало немедленно испариться из этой квартиры. Даже если ничего этого нет и в помине.

«Не везде же у них видеокамеры, — подумала она. — В столовой, должно быть, они не предусмотрены. Или на кухне. Стол у него накрыт, говорит? Будем любиться под столом. Но это вообще жуть. Мои бледные ноги, торчащие из-под стола? Нет, только не это».

Мысль о том, что кто-то подглядывает за ней, не оставляла Веру. Это стало внезапной и окончательной реальностью. Она и жалела Рудика, и с той же самой силой — не хотела. На его месте должен быть другой. И все дела. И, похоже, что этот другой насмешливо глядит сейчас ниоткуда на нее. Во второй раз захотелось немедленно раствориться в волшебных московских просторах. Свет, что ли, клином сошелся на этом «бобровнике» в Строгино?

Сейчас, после этого пресловутого ужина, она будет что, называется, любить своего приятеля. С чего же это ему подобает такая честь? К тому же этот дон Карлос уверен, что он у меня не первый мужчина. Это раз. И не единственный — это два. У него психология такая, основанная на том, что сейчас по-другому быть не может. Надо сказать, что ситуация двусмысленная, скользкая и мерзкая. Однако, если она ему сегодня не отдастся, неизбежен разрыв, открытая вражда и непредсказуемые последствия…

«Черт с ним, — решила Стрешнева. — Сделаю это быстро и эффектно. Я этого типчика скручу сегодня в бараний рог. Он меня боится? Это мне на руку. Ничего, что это мысли злобной самки. Наконец, эта музыкальная обезьяна намного хуже меня. Он у меня не первый мужчина? А какой? Двенадцатый? Ему заранее обеспечены пути отступления».

Вера в третий раз подумала о том, что надо сейчас же исчезнуть.

В это время появился Рудольф.

— Ты где был? Я собралась уходить.

— Это секрет, — ответил он, улыбаясь. — Не хочешь сюрприза, но против секретов ты никогда ничего не имела.

— То, что делаешь, делай скорей, — быстро попросила она. — И понимай как хочешь. Зачем я вообще приехала к тебе? Трусы снимать можно только в Костроме. Я здесь даже часы не сниму. Кстати, уже половина девятого.

— Прошу в столовую. Я настраивал видеокамеру, чтобы запечатлеть наш ужин.

— Ну ты и злодей, Рудик! — рассмеялась Вера. — По крайней мере, мог бы не докладывать мне об этом. Я хочу есть и пить. И лучше это сделать на кухне. Не надо ни разведки, ни кино.

— Ну извини меня, старого дуралея, — оправдывался Даутов вполне искренне. — Я же говорил, что придумал один сюжет. Домашний, совсем невинный.

— Рудик, сюжет в следующий раз, а сейчас на кухню! И яства туда же!

Он подчинился.

— Любить друг друга будем тоже здесь, на кухне, чего бы нам это ни стоило.

Он снова повиновался.

После они, запыхавшись и ничего не понимая, смотрели друг на друга.

«Сейчас это точно был не он. Жаль, что не другой. Но точно не он. Надо же, бывает и такое».

Они тут же принялись мирно ужинать.

— Тебе понравилось? — спросила Вера.

— Как всегда, — ответил Рудольф. — Ты же знаешь.

— Ах вот как, — рассмеялась она. — Нет, ничего не знаю. А мне понравилось как никогда.

— Я надеюсь, что ночью…

— Рудик, дорогой, я должна покинуть тебя. Ничего не стану объяснять, хорошо?

Видно было, что он растерялся. Не обиделся, а именно растерялся.

— Я ведь говорила тебе, что будут у нас еще… ночи, дни… всякое прочее… Кстати, не слишком ли это скучно — определенность и неизбежность?

— Что ты! — ответил Даутов не слишком уверенно. Видно, что ответы на этот вопрос вообще никак им не обдумывались. То есть целая часть жизни, важная, обширная, не входила в круг его размышлений.

На теплоходе в Углич, на тепловозе в Петербург, любовные рандеву в Костроме, в Гатчине, в Карелии, наконец, и не больше.

Возможно, у родителей Рудольфа были совершенно определенные виды на единственного сына. И Вера не могла претендовать на смутное место рядом с ним. Как же прежде-то она не думала об этом? Да ни о чем она не задумывалась. И прекрасно. Хороша была бы она с тепленьким ворохом практических мыслей.

— Сегодня не наш день, Рудик, — произнесла она серьезно. — Вот если бы Третьяков не придумал этот свой кабинет, если бы мы поехали в испанский ресторан… Для нашего с тобой этого… взаимопонимания необходим предварительный шум, веселый и беззаботный… На сегодняшний день мне хватило острых ощущений… Я должна отдохнуть, то есть побыть одна.

— Да побудешь ты одна, — ответил Рудик неопределенно. — Не любишь ты нашу квартиру. Чем только она тебе не угодила?

— Я не думала об этом. Но может быть, ты прав. А разве ты ее любишь? Ты вырос не здесь.

— Я привык, — мрачно произнес Даутов. — Это машина для житья. Тут все удобно.

— А мне, барышне-крестьянке по определению, это непобедимое и огромное пространство страшновато.

— Что ж, — согласился Рудик, — тут я отстал от тебя. Как-нибудь дорасту.

Они простились непринужденно, как будто ничего не случилось.

— Не провожай меня, — попросила Вера, поеживаясь. — Это было бы слишком.

— Ты снова права, — согласился Рудольф, что-то обдумывая на ходу. — Долгие проводы — лишние слезы.