Книга Мой суженый, мой ряженый, страница 41 – Татьяна Бочарова

— А я-то как соскучилась! Я живу, словно в аду. Сутками не вижу тебя. За что это все?

— Мамуль, давай прекратим эту глупую войну. Женька тебе не враг. Знаешь, какая у меня самая заветная мечта?

— Бросить институт? — испуганно проговорила мать.

— Да нет, что ты! Сделать так, чтобы вы друг друга если не любили, то хотя бы уважали.

— Уважать его? За что?

— Хотя бы за то, что он много лет, с самого детства, живет бок о бок с тяжело больным человеком. Это нелегко.

— Да, — согласилась Ольга Арнольдовна. — Нелегко. Но родителей не выбирают. Тебе тоже в отрочестве было довольно тяжело. Но ты же не пошла работать почтальоном.

— У меня была ты. А у него никого.

— Где его отец?

— Не знаю. Он ничего про него не говорит. Возможно, его мать не была замужем.

— Возможно. — Мать брезгливо поджала губы.

Женя поняла, что дальше разговаривать бессмысленно. Достаточно и того, что она согласилась выслушать хоть пару фраз о Женьке — прежде, при одном упоминании его имени, ее охватывала истерическая дрожь.

Женя залпом выпила чай, оказавшийся не горячим, а теплым.

— Пойду я. Восстановлю свое доброе имя.

— Иди. — Ольга Арнольдовна привлекла ее к себе и поцеловала. Потом подумала и осенила крестом.

— Это еще зачем? — засмеялась Женя.

— А чтоб побыстрее выздоравливала, — бодрым голосом проговорила мать. На слове «выздоравливала» она сделала многозначительное ударение.

Женя кивнула и ушла к себе. До вечера она честно корпела над книжками, стараясь выполнить все требования Столбового. К ночи ее стала одолевать тоска. За прошедшие полтора месяца это была первая ночь, когда Женьки не было рядом. Женя физически ощущала его отсутствие, ее тело ныло, но не от жара, а от невозможности хоть на мгновение прикоснуться к нему, почувствовать плечом его плечо, ладонью его ладонь. Она даже согласна была на то, чтобы за стеной возилась Зинаида — лишь бы снова оказаться вместе, лишь бы он продолжал заботиться о ней со своей обычной серьезностью и обстоятельностью. В конце концов, благодаря Женьке, ее болезнь прошла, едва начавшись, значит, правда, их что-то связывает, что-то незримое, на уровне биотоков.

Телефон молчал. Это означало только одно — Женька на нее обиделся. Возможно, без нее ему так же плохо или даже еще хуже, иначе бы он не цеплялся так отчаянно за их ежедневные свидания.

«Нужно самой позвонить ему, — решилась Женя. — Уговорить приехать. Пообещать, что мать не выйдет из комнаты». Она набрала давно выученные наизусть цифры.

Женька долго не отзывался. Ей пришлось дважды перенабрать номер и повторить вызов. Наконец, он ответил:

— Да, алё.

— Это я.

— Знаю, что ты. Вижу на определителе. Дальше что?

— Жень, может приедешь?

— К тебе?

— Да.

— Это исключено.

— Ну, пожалуйста! Я очень тебя прошу.

— И не проси. С меня хватило одного раза.

— Больше так не будет. Я только что говорила с мамой. Она… она станет вести себя по-другому.

— Я сказал, нет. Если хочешь, могу заехать за тобой. Встретимся в метро.

— Я устала. Я весь день вкалывала, и — между прочим — у меня все еще есть температура.

— Возьмем машину. Я премию получил.

— Пошел ты! — одновременно зло и жалобно проговорила Женя.

— Тогда спокойной ночи. — Он отключился.

Женя едва удержалась от того, чтобы не швырнуть телефон на пол. До самого утра она проворочалась, не смыкала глаз, ей казалось, что болезнь вернулась и у нее снова сильный жар.

На рассвете Женя, не выдержав, вскочила, сунула под мышку градусник, но, к ее удивлению, он показал ровно тридцать шесть и шесть. Она поглядела на часы: было шесть с мелочью. Значит, Женька уже не спит. Женя потянулась, было, за телефоном, но передумала и начала быстро одеваться. Разбуженный ее суетой Ксенофонт спрыгнул с дивана на пол — и начал деловито вылизываться. Женя, крадучись, вышла на кухню, подогрела чайник, стараясь все делать бесшумно, чтобы не разбудить мать. Потом соорудила себе пару бутербродов и наскоро позавтракала.

Подгоняемая какой-то странной и неодолимой силой, она выбралась в прихожую, надела пальто и сапоги и выскользнула из квартиры, незамеченная Ольгой Арнольдовной.

За вчерашний день метель поутихла. Еще горели с ночи фонари, но на улице быстро светлело. Проваливаясь по щиколотку в сугробы, Женя заковыляла к остановке. Она чувствовала себя школьницей, сбежавшей с уроков, ей было и весело, и тревожно одновременно.

Транспорт оказался полупустым, утренний час пик еще не наступил. Женя довольно быстро доехала до Парка Культуры, пересела на троллейбус и вскоре была возле Женькиного дома. Ей в голову пришла шальная мысль подкараулить его где-нибудь на улице — наверняка он со своими газетами ходит где-то поблизости. Однако она побоялась, что долгие поиски на морозе заставят ее слечь окончательно. Женя поколебалась и позвонила Женьке по мобильному.

— Да, — ответил он почти тут же. — Ты что, уже проснулась?

— И не только.

— А что еще?

— Да ничего особенного, если не учитывать то обстоятельство, что я стою у твоего подъезда.

В трубке на пару секунд воцарилась тишина. Потом Женька обалдело произнес:

— У тебя все в порядке с головой?

— Наверное, нет. — Женя улыбнулась. — Дело в том, что я всю ночь не спала.

— Это еще почему? — в его голосе звучала язвительность.

— Сам знаешь. Мне стоять тут и превращаться в снежную бабу, или у тебя есть другие варианты?

Женька хмыкнул.

— Ну ты и задаешь задачи! Ладно, стой, я сейчас подойду. Или вот что: набери «ноль семьдесят три» и зайди в подъезд, там теплей.

— Хорошо.

Она нажала на кнопки домофона. Дверь открылась. Женя поднялась по ступеням на пролет вверх, подошла к окну и стала ждать. Минут через пять она увидела Женьку — тот шел от соседних домов с огромной сумкой через плечо. Не дожидаясь, пока он подойдет, она выбежала ему навстречу.

— Ну и чем ты отличаешься от моей матери? — Женька смотрел на нее и улыбался. Улыбка, правда, была скорей печальная, чем радостная, но, во всяком случае, приветливая, а не саркастическая, несмотря на смысл сказанного. — Так и будешь бегать туда-сюда и меня же в этом упрекать?

— А что еще мне остается? — философски заметила Женя.

— Ты бы хоть до вечера подождала, что ли.

— Я не могла.

— А. Ну, понятно. И что теперь ты предлагаешь, взять тебя с собой разносить корреспонденцию?