Книга Шафрановые врата, страница 112 – Линда Холман

— Ты не сожалеешь. Не говори, что ты сожалеешь, это притворство — я вижу это по выражению твоего лица, — сказала я громко.

Я уловила шелест одежды позади себя, мягкие шлепки босых ног по плитке.

«Баду или Фалида», — мелькнула мысль, но я сразу же перестала об этом думать.

Этьен сделал шаг назад, схватившись рукой за щеку. На его щеке была кровь — я ударила его так сильно, что зуб впился в щеку.

— Я заслужил это, — сказал он, ошеломленный, уставившись на меня. Затем он покачал головой. — Но, Сидония, ты не все знаешь.

— Я знаю, что ты сбежал от меня после того, как я сказала тебе, что беременна. Ты уехал из Олбани, даже не позвонив мне, хотя бы для приличия. Не написал. Ничего! Это все, что мне нужно знать.

— Значит, ты проделала весь этот путь сюда, чтобы сказать мне это? — Внезапно он покачнулся, но удержался на ногах и тяжело опустился на стул. — Чтобы ударить меня?

— Нет. Я приехала сюда, чтобы найти тебя, потому что…

И в этот момент в дверях появилась Манон.

— Потому что она не контролирует свои эмоции, — сказала она. — Как ты себя ведешь! — упрекнула она меня, качая головой, но ее лицо выражало удовлетворение. — Как в Америке называют тех, кто так ведет себя, а? Женщина легкого поведения? — Она посмотрела в сторону ворот. — А вы чего уставились? — крикнула она.

Я повернулась и увидела у ворот Баду, прижавшегося к Фалиде. Она обняла его, как будто хотела защитить.

— Убирайтесь! — еще громче крикнула Манон.

Фалида взяла Баду за руку, и они выбежали на улицу, оставив дверь открытой.

— Я знаю, что ты не очень хорошо себя чувствуешь, — сказала я, тяжело дыша. — Манон говорила мне. Что это такое? Что за джинны?

— Я не могу больше заниматься врачебной практикой, — сказал он, поднимая руку и глядя на нее как на своего врага. — Я не могу полагаться на себя. А значит, нести ответственность за чью-либо жизнь. — Теперь он снова посмотрел на меня с мукой на лице. — Все, что я могу делать, — так это консультировать. Но это ненадолго. Моя жизнь кончена. Я видел, что происходило с моим отцом. Теперь это происходит со мной. Это хорея Гентингтона.

Название мне ничего не говорило.

Я шагнула к нему.

— Мне жаль, что ты болен, Этьен. Но почему ты не сказал мне? Ты не должен был меня так бросать. Я бы поняла.

— Я бы поняла! — передразнила меня Манон. Это прозвучало резко, со злорадством.

— Мы можем куда-нибудь пойти? — спросила я, взглянув на нее, а затем снова посмотрела на Этьена. — Куда-нибудь, где мы сможем остаться наедине? Только ты и я? Разве тебе нечего сказать мне? О нас? О нашей жизни в Олбани?

— То время ушло безвозвратно, Сидония, — сказал он. — Ты и я в Олбани… Все прошло.

Я не хотела, чтобы Манон услышала что-то еще — то, что Этьен и я должны были сказать друг другу.

— Пожалуйста, Манон, — резко бросила я. — Уйди в дом. Не могла бы ты оставить нас ненадолго одних?

— Этьен? — протяжно произнесла она. — Ты хочешь, чтобы я ушла?

Он посмотрел на нее.

— Я думаю, так будет лучше.

Почему он так бережно относился к ней? Она этого не заслуживала.

Манон ушла, шурша шелковым кафтаном. Как только она скрылась с глаз, я подошла к Этьену и села напротив него. Нас разделял низкий столик с медным подносом, на котором стояла шиеша Манон.

— Мне все ясно, Этьен. Я ничего не понимала, пока Манон не рассказала мне о болезни, передающейся от родителей к ребенку. Э-э… как ты ее назвал?

— Гентингтон, — сказал он низким голосом, уставившись на свои колени. — Хорея Гентингтона. Она проявляется иногда в период полового созревания, а обычно после тридцати, поэтому родители сначала не знают об этом. В пятидесяти процентах случаев она передается от родителя ребенку.

Мы помолчали. Следы от моих пощечин краснели на его пепельных щеках.

— Паранойя, депрессия, — через некоторое время продолжил он. — Спазматические судороги. Проблемы с равновесием и координацией. Невнятная речь. Припадки. Слабоумие. В конце концов… — он опустил голову и закрыл лицо руками.

Я смотрела на его макушку, как за день до этого смотрела на макушку Ажулая.

Волна жалости охватила меня; несмотря ни на что, я была не каменная.

— Мне жаль, Этьен, — сказала я. — Теперь я знаю, что именно из-за этого ты оставил меня. Потому что ты не хотел, чтобы я видела твои страдания. И ты не хотел, чтобы у твоей жены была такая жизнь. И у нашего ребенка. Но люди, которые любят друг друга, так не поступают. Они заботятся друг о друге, что бы ни случилось.

Он поднял голову и посмотрел мне в глаза. Его глаза были темными и тусклыми. Мне захотелось узнать, о чем он думает. Всегда ли его лицо было таким непроницаемым?

— Но уйти, не сказав ни слова, Этьен… Даже не попытаться объясниться. Этого я не понимаю. — Теперь я говорила спокойно. Рассудительно.

Он опустил глаза.

— Это было малодушие, — сказал он, и я кивнула, возможно, желая подбодрить его. Что я хотела услышать? — И неуважение к тебе. Я это знаю, Сидония. Но…

Но — что? Скажи, что ты сделал это, чтобы защитить меня. Скажи, что ты сделал это из-за любви ко мне. Но как только эти мысли пришли мне в голову, я вдруг поняла, что Этьен недостаточно благороден, чтобы хотеть защитить того, кого он любит. Только не Этьен! Он не благородный человек. Он, как он только что сам признался, трус.

— Я проделала весь путь сюда, в Северную Африку, чтобы найти тебя. Вот как я верила тебе тогда. Тебе и себе. Мне нужно было найти тебя и попытаться понять… — Я запнулась.

Его лицо по-прежнему было непроницаемым. Мне снова захотелось ударить его. У меня просто руки чесались. Я сцепила пальцы.

— Вот как сильно я любила тебя когда-то, — произнесла я, отметив прошедшее время. Любила. — Значит, все это было для тебя игрой? — спросила я, удивляясь тому, что повторяю слова Манон. — Ты всего лишь проводил со мной время, а я была настолько наивной, настолько слепой, что верила, будто ты относишься ко мне так же, как и я к тебе?

— Сидония, — заговорил он, — когда я встретил тебя… Меня влекло к тебе. Ты помогла мне забыть о моем горе. Ты была добра ко мне. Незадолго до того, как я увидел тебя, я уже точно знал, что проиграл в генетическую рулетку. Я знал, что меня ждет в будущем. Я не хотел думать об этом. Я только хотел… Мне нужно было не думать… — Он запнулся.

— Ты хотел отвлечься? — Я не узнала собственного голоса. И снова я повторила слова Манон.

— Конечно. Как я и говорила тебе. Он никогда не любил тебя. — Это была Манон, снова появившаяся в дверном проеме. Она подошла к Этьену. — Разве ты не замечаешь очевидного?