Книга Кошка души моей, страница 57 – Полина Поплавская

– Меня послала к вам Руфь, то есть, мадам Вирц, – поправился он в ответ на вскинутые брови Пат. – Она просила передать вам свои извинения за то, что была слишком резка с вами. – Пат просто не верила ушам. – Но на самом деле она добрая, очень добрая, – добавил уже от себя Милош. – Она говорит, что я ей как внук. – Пат ничего не понимала, а мальчик тем временем несколько освоился и завертел головой в поисках куда бы присесть.

– Возьмите вон тот стул, от окна, – предложила Пат, – и садитесь так, чтобы я могла вас видеть. – Милош послушно сел рядом с кроватью, откровенно глядя на тонкие голые плечи Пат. От его почему-то снова мокрой головы шел явственный запах мяты. – Разве на улице дождь?

– Был, когда я провожал Руфь на женевский поезд. Завтра начинаются занятия в Университете.

– Вот как? А вы тоже имеете честь быть ее студентом?

– Что вы! – Милош искренне рассмеялся. – Я же не швейцарский подданный. – Тут мальчик вдруг замялся, но, как оказалось, совсем не от смущения из-за своей непринадлежности к жителям двадцати трех кантонов. – Фрау Фоулбарт, не могли бы вы закрыть ваши плечи, потому что мне очень трудно не смотреть на них, – лишь слегка покраснев, попросил он с такой детской искренностью и прямотой, что Пат стало ужасно стыдно за свое шутовство. Да, этот Милош не так-то прост, каким кажется в своих потертых джинсах на длинных щенячьих ногах.

– Конечно. Извините меня, Милош. Вы тогда лучше выйдите в коридор, пока я оденусь, потом мы с вами будем пить чай, хорошо?

– Замечательно! – И мальчик вышел.

Все еще краснея за свою дурацкую выходку, Пат быстро надела самое скромное платье, еще больше молодившее ее, и позвала Милоша обратно. Ощущение какой-то давней дружбы с этим мальчиком начинало удивительным образом расти в ней.

– Милош… какое странное имя. Откуда оно?

– Славянское. Вернее, так звали героя одной нашей битвы, и мама, – по лицу Милоша пробежала мгновенная тень, – решила назвать меня в честь него. А если переводить на немецкий, это будет что-то вроде либ или хюбш.

– Вы говорите на немецком и на английском, но оба этих языка вам, видимо, не родные?

– Да. Английский я выучил по настоянию мамы, а немецкий… Мне пришлось долго жить здесь.

– Учиться?

– Нет, я почти не учился. – Милош опустил глаза. – Мне надо было работать, чтобы – кормить маму. Только два года назад появилась Руфь. Она лечила маму и… давала нам деньги. – Он снова стыдливо уткнулся в чашку с чаем. А Пат смотрела на его ясное лицо с мальчишески припухшими губами, на огромные антрацитовые глаза с каким-то диковатым блеском, на широкие, уже по-мужски раздавшиеся плечи, и вдруг ее буквально пронзила острая и сладостная в своей горечи мысль: «У меня тоже мог бы быть такой сын. Ну, вероятно, чуть помладше»…

– Сколько же вам лет, Милош?

– Через четыре месяца будет семнадцать.

«Всего на три с половиной года старше Джанет!» – И Пат ласково положила руку на рукав дешевенькой куртки. – Вот что, Милош. Не знаю почему, но вы мне очень понравились…

– И вы мне тоже, фрау Фоулбарт! Очень! Еще там, в поезде, правда! – с жаром перебил ее мальчик.

– Вот и хорошо. Тогда приходите сюда завтра утром, мы позавтракаем, и вы покажете мне город. Договорились?

Милош закивал головой, с неожиданным изяществом вдруг поцеловал ей руку и умчался, грохоча ботинками так, что Пат слышала его прыжки по лестнице. Подойдя к окну, она увидела, как он бежит по узенькой улочке, едва не задевая прохожих.

«Наверное, побежал к своей маме», – вздохнула Пат и задернула тяжелые, затканные осыпавшимся золотом гардины.

* * *

Назавтра Милош разбудил ее ни свет ни заря. Солнце еще еле розовело над озером, и дворники в цыплячье-желтых куртках только-только вышли на извилистые улицы.

– Я не буду смотреть на вас, но позвольте мне остаться в комнате, когда вы одеваетесь! – с жаром попросил он с самого порога.

– Что за странные капризы, Милош? – Пат, улыбаясь, смотрела на мальчика, который сегодня, видимо преисполненный важности предстоящего дня, оделся в белые, не новые, но тщательно отбеленные джинсы и фланелевую, тоже белую, рубашку. – Но если уж ты так упрямствуешь, встань лицом к окну и жди, пока я не разрешу тебе повернуться.

Он покорно подошел к окну, раздвинул гардины, впуская в комнату раннее августовское утро, и застыл вполоборота к Пат.

Лихорадочно роясь в чемодане в попытках найти что-нибудь самое простое, она все же то и дело вскидывала глаза на силуэт Милоша, на его слегка запрокинутую крупную черноволосую голову. Он был очень хорош в эти минуты, хорош аскетичной юношеской красотой, простой и суровой, но многое обещающей в дальнейшем – так серый прохладный рассвет предвещает роскошный солнечный полдень. Однако что-то и помимо этой красоты заставляло Пат пристально всматриваться в нежные, еще не до конца оформившиеся черты: Милош напоминал ей сейчас какое-то мгновение собственной молодости, какого-то другого человека, который вот так же стоял, слегка запрокинув голову… Но где это было? Когда? И кто?

– Я готова, Милош. – Мальчик, секунду назад казавшийся юношей, стремительно обернулся, не успев стереть с губ блуждающую улыбку сладострастных мечтаний. – Но ведь надо и позавтракать. Или ты поел дома?

– Дома? Да-да, конечно… Конечно, я поел дома. – Милош рассмеялся. – Но я не откажусь позавтракать и с вами.

«Откуда такая прямота? Неужели из-за того, что ему приходилось самому зарабатывать себе на хлеб в таком возрасте?» – И Пат заказала тройной английский завтрак.

Милош с аппетитом уплетал ненавидимую всеми английскими детьми овсянку, а Пат продолжала любоваться той внутренней грацией, с какой двигались его большие руки с длинными сильными пальцами, его широкие плечи, круглившиеся под рубашкой… И снова какие-то неясные полузабытые воспоминания поднимались в ней.

После завтрака они, не мешкая, вышли на улицу, и только тут Пат разглядела, что кроссовки у Милоша совсем рваные и едва не разбиваются при ходьбе. «Куда же смотрела эта так называемая бабушка?! – со злостью подумала она, чувствуя, как в груди поднимается жаркая волна жалости к мальчику. – И, как назло, все магазины еще закрыты»…

А Милош тем временем, не умолкая, рассказывал ей про Кюсснахт.

– Это же самое сердце Швейцарии! Вот сейчас, через пару кварталов, будут видны развалины крепости, в которой таился этот тиран Гесслер. Они до сих пор навевают очень мрачное настроение, правда, вы сами почувствуете! – От развалин действительно тянуло сыростью и безнадежной тоской, которая, должно быть, охватывала полнокровных швейцарцев при мысли о жестокой тирании несгибаемой Пруссии. Пат невольно поежилась. – Но вы не расстраивайтесь, – заметив ее движение, словно обрадовался мальчик. – Сейчас мы свернем направо, и вы увидите капеллу, то есть, я хотел сказать, часовню, которая построена на месте… Ну, на том самом месте, где все и произошло.