Книга Лица, страница 115 – Джоанна Кингсли

— Косвенно. Она была сильно искалечена.

Старшая сестра кивнула. Казалось, она читала мысли Жени.

— Я наблюдала, как увечье выворачивает людей наизнанку, так, что не остается ничего, кроме ненависти к себе.

— И я тоже, — задолго до Лекс, про себя подумала Жени. — Но тогда я была еще слишком мала, чтобы понять, что к чему.

— Послушай, Жени, многие из нас в клинике работают по личным мотивам. Мой отец был пожарным. И пока я росла, успела наглядеться страшных вещей — что делает с человеком огонь. Личные мотивы — это прекрасно, если они заставляют помогать другим. Чем больше во что-нибудь погружаешься, тем больше привязываешься к этому делу.

Жени облегченно вздохнула:

— Мне так давно было не с кем поговорить.

— Это никуда не годится. Попробуем с этим что-нибудь сделать. Переезжай-ка ко мне.

Жени удивленно подняла брови, как будто не расслышала Чарли.

— Моя квартира для меня велика. Две спальни. Та, с кем я ее делила, переехала в Нью-Йорк, и теперь я плачу за аренду одна.

— Вы правда этого хотите?

— Жени, ты знаешь меня целых шесть недель, и задаешь еще такие вопросы.

Жени рассмеялась.

— Тогда решено, — заключила Чарли. — Как скоро ты сможешь перебраться?

В общежитии Жени нужно было предупредить за две недели.

— Первого ноября?

— Великолепно. Но какого черта ты плачешь?

Жени промокнула глаза салфеткой.

— Ничего, — ответила она и широко улыбнулась.

— Ты слишком долго оставалась одна, — заключила Чарли.

В ту неделю, когда Жени переехала к Чарли, ее положение в больнице изменилось: из помощника ожогового отделения она превратилась в медика-ассистента.

Декан пригласил ее к себе в кабинет, чтобы поздравить:

— Многие хотели бы получить место в Бостонском Генеральном госпитале, а яблочко сорвали вы. Работа в ожоговом отделении — самая ответственная и разнообразная.

— Да. Мне повезло, — улыбнулась Жени.

— Не уверен, что это можно отнести за счет везения, — коротко заметил декан, пожевывая оправу очков. — Везение редко служит основанием для приема на работу наших студентов. Но признаюсь, я был удивлен.

— Вряд ли ваши слова можно принять за комплимент, — Жени постаралась обратить обиду в шутку.

— Я и вправду считаю, что у вас есть серьезный изъян.

— Не могу понять, о чем вы говорите, — она сердито поднялась.

— Подождите. Пожалуйста, останьтесь. Извините, я неправильно выразился. Хотя это и в самом деле «изъян» или по крайней мере стал таким, с тех пор как я декан. Я имею в виду то, что вы женщина. А красивая женщина — это двойной изъян.

Декан выглядел таким мрачным, что Жени тут же отогнала мысль, что он пытается с ней заигрывать.

Он опустил очки на крышку стола и сложил дужки.

— Честно говоря, красивая женщина — изгой в медицине. Я могу перечислить на пальцах одной руки привлекательных женщин, которые, полностью отучившись в этой школе, стали хорошими врачами. Удивляюсь, как вы дотянули до четвертого курса. И просто потрясен тем, что доктор Барлоу подал на вас заявку.

Доктор Питер Барлоу был одним из директоров клиники. Чарли настояла на том, чтобы он встретился с Жени, и встреча прошла блестяще. Когда врач спросил, есть ли у нее какие-нибудь рекомендации, Жени назвала Эли Брандта и Вилльяма Ортона.

На следующий день Питер Барлоу снова вызвал Жени к себе в кабинет и тепло пожал ей руку:

— Я разговаривал с Биллом Ортоном. Мы ждем вас здесь.

Декан вновь посадил на нос очки.

— Поздравляю, мисс Сареева. Может быть, вы станете первооткрывателем.

Тем вечером Чарли принесла домой шампанское. Она весело смеялась, когда Жени перерассказывала ей разговор с деканом, особенно ее развеселило слово «изъян».

— Отныне, — выдавила она между двумя взрывами смеха, — я буду тебя называть «милая моя калека».

— Не забудь, калека вдвойне.

— Помню, помню. Ну что будешь делать с такими людьми.

— Пусть себе гадают, в чем тут дело, — предложила Жени. — А я точно знаю, что местом практиканта обязана тебе.

— Брось, — Чарли осторожно тащила пробку из бутылки. — Я всего лишь незаметная женщина. Медсестра. Клянусь, будь ты самой Жанной д'Арк или даже Богородицей, по моей рекомендации тебе не позволили бы даже полы мыть. Это — мир мужчин, золотце, и ты должна это знать. Если бы Барлоу не поговорил с Ортоном, у тебя бы не было шансов получить это место.

— Дай попробовать, — Жени потянулась к бутылке. — Но если наш мир — мир мужчин, как же удалось справиться Жанне д'Арк?

— Всех надула. Ее приняли за парня. Ну вот!

Пробка выстрелила в потолок, и Жени быстро подставила бокал под горлышко бутылки. Вино вспенилось, они наполнили второй.

— За тебя, доктор Сареева, — Чарли опрокинула бокал в рот и тут же снова наполнила его. — Кстати, а почему Сареева? Ты ведь еще замужем. Имя Вандергриффов много значит.

— Слишком много. Так заряжено, что, кажется, взорвется, когда его произносят. Поэтому я всегда предпочитала называть свое, даже тогда… когда полагала, что из нашего брака что-то выйдет. А теперь, — грустно закончила она, — пользоваться фамилией Пела просто некрасиво.

За короткое время они многое узнали друг о друге и теперь Чарли понимала Жени больше, чем кто-либо другой. Была в курсе основных событий ее жизни.

— Давай опять за тебя — под любой фамилией, — снова подняла бокал медсестра. — Жалко только, что теперь на работе мы не будем видеться так часто.

— Конечно, будем, — заверила ее Жени.

Но в следующие несколько дней она поняла, что Чарли была права. Хотя она и продолжала выполнять работу, от которой другие отворачивались, делать ее никто не обязывал, — теперь она входила, пусть пока и без определенной должности, в ожоговую бригаду и принадлежала к врачебному, а не санитарному персоналу.

Ожоговое отделение включало в себя множество различных специалистов — медиков и даже не медиков: психиатров, психологов, терапевтов, косметологов, изготовителей париков — все были призваны лечить пациентов на двенадцатом этаже.

Жени чувствовала, что это самое интересное, самое трудное и самое многообещающее место, где она только могла оказаться. И она хотела проводить в клинике как можно больше времени, растянуть день, как резинку.

Из-за разного расписания Жени и Чарли иногда целыми днями не могли перемолвиться и словом, особенно когда медсестра работала во вторую смену: с четырех до полуночи. В декабре они в первый раз за две недели ужинали вдвоем. Обе были совершенно измотаны. Чарли жаловалась на двух медсестер, которые проявляли такое отсутствие сострадания к больным и даже отвращение к тем, у кого оказались изуродованы лица, что она предложила им бросить санитарию и отправиться работать секретаршами в ателье мод, где они могут вволю насмотреться на смазливые физиономии.