Книга Табакерка из Багомбо, страница 74 – Курт Воннегут

— Мы не хотим денег от ее родителей, — сказал Райс. — Наверное, ее родители думают, что я гоняюсь за их деньгами. А мне нужна только их дочь.

— Ни капельки не расстроюсь, если они захотят лишить меня наследства, — сказала Энни. — Я достаточно насмотрелась на богатых, среди которых я выросла, деньги только делают людей беспокойными и несчастными. Люди с уймой денег настолько озабочены тем, как бы их не лишиться, что забывают жить.

— Я всегда могу заработать достаточно, чтобы иметь крышу над головой и с голоду не сдохнуть, — сказал Райс. — Я могу побольше заработать, чем мои старики. За мою машину полностью заплачено. Она вся моя и без всяких задолженностей.

— Я тоже могу зарабатывать деньги, — сказала Энни. — По мне, так гораздо лучше работать, чем заниматься тем, что хотят от меня родители: слоняться с кучей избалованных людей и в игры играть.

Тут как раз вошел патрульный сказать Энни, что звонит ее отец. Губернатор Индианы хочет с ней говорить.

— Ну и что это даст? — сказала Энни. — Их поколение не понимает наше, и никогда не поймет. Я не желаю с ним говорить.

Патрульный ушел. Через несколько минут он вернулся.

— Он все еще на линии? — сказала Энни.

— Нет, мэм, — сказал патрульный. — Он передал для вас сообщение.

— От блин, — сказала Энни. — Так–то оно лучше.

— Это сообщение и от твоих родителей, — сказал он Райсу.

— Жду не дождусь поскорее услышать, — сказал Райс.

— Сообщение такое, — сказал патрульный, приняв официальный вид: — Вы возвращаетесь домой в своей машине, если уж она вам так нравится. Когда вы вернетесь, они хотят, чтобы вы поженились и стали счастливы, чем быстрее, тем лучше.

Энни и Райс тащились домой на стареньком синем «форде», с детскими башмачками на зеркале заднего вида, с кучей комиксов на пыльном заднем сиденье. Они ехали домой по крупным магистралям. Никто больше их не искал.

Радио было включено, и каждая новостная программа сообщала миру потрясающую новость: Энни и Райс немедленно поженятся. Настоящая любовь одержала еще одну ошеломительную победу.

К тому времени, когда влюбленные достигли границы Индианы, они выслушали сообщение об их неописуемом счастье раз десять. Они уже ощущали себя, как продавцы универмага в канун Рождества: оглушенные и вымотанные этими непрекращающимися вестями о великой радости.

Райс выключил радио. У Энн вырвался непроизвольный вздох облегчения. Они не очень–то много разговаривали на пути к дому. Непохоже, чтобы им было, о чем говорить: все было так определенно, все было так, как говорят деловые люди, окончательно оформлено.

Энни и Райс попали в пробку в Индианаполисе, и от светофора к светофору ползли за машиной, в которой орал младенец. Родители младенца были совсем молоденькие. Жена отчитывала мужа, и муж, похоже, уже готов был выдрать с корнем руль и размозжить этим рулем ей голову.

Райс опять включил радио, и вот о чем говорилось в песне по радио:

Мы их накололи, —

Тех, кто не верит в силу любви.

Навеки, что ли, —

Мы вместе, мы — пламя в алой крови. [22]

Почти обезумев от нервной привычки Энни все крутить, Райс менял станции снова и снова. Каждая станция кричала или о победах, или о травле тинэйджеровской любви. И об этом–то как раз радио и надрывалось, когда старый синенький «форд» остановился прямо у ворот во внутренний двор Губернаторского Дома.

Только один человек вышел приветствовать их, и это был полицейский, охранявший вход.

— Мои поздравления, сэр… мадам, — любезно сказал он.

— Спасибо, — сказал Райс и выключил зажигание. Последняя иллюзия приключения умерла, когда погасли лампы приемника и остыл мотор.

Полицейский открыл дверцу со стороны Энни. Дверца издала ржавый скрежет. Две потерянные горошинки «желейных бобов» выкатились из машины и упали на безупречный асфальт.

Энни, не выходя из машины, посмотрела вниз на горошинки. Одна была зеленая. Другая белая. К ним прилипли кусочки пуха.

— Райс? — сказала она.

— У? — сказал он.

— Извини, — сказала она. — Я не могу довести это до конца.

Райс издал звук, напоминавший отдаленный гудок товарняка. Он был благодарен за избавление.

— Мы могли бы поговорить наедине? — сказала Энни полицейскому.

— Прошу прощения, — сказал полицейский, удаляясь.

— А что, радио выключилось? — спросила Энни.

Райс пожал плечами:

— Ну, ненадолго…

— Знаешь что? — сказала Энни.

— Что? — сказал Райс.

— Мы еще слишком молоды, — сказала Энни.

— Не слишком молоды, чтобы влюбиться, — сказал Райс.

— Нет, — сказала Энни, — не слишком молоды, чтобы влюбиться. Просто мы слишком молоды для всего остального, что сопутствует любви. — Она поцеловала его. — Пока, Райс. Я люблю тебя.

— Я люблю тебя, — сказал он.

Она вышла, и Райс уехал.

Когда он поехал, заработало радио. Сейчас оно играло старую песню, и слова были такие:

Настало время забыть и прощать —

Ведь этого быть не могло.

Клятвы забудь — не сумели сдержать,

От нас волшебство ушло.

Любовь защищать — любовь убивать,

Опасность сосет ее силу.

Любовь оставить — ее спасать.

Прощай, чужой мне, но милый. [23]

У вас проблемы?

Наберите наш номер.

Мы предлагаем универсальное решение — раз и навсегда!

Все было просто здорово.

Никаких тюрем, трущоб, сумасшедших домов, никаких калек и нищих, никаких войн.

Люди победили все болезни. И старость.

Смерть, не считая несчастных случаев, стала добровольным выбором.

Население Соединенных Штатов ограничили сорока миллионами душ.

В это солнечное утро человек по имени Эдвард К. Уэлинг–младший сидел в Чикагском роддоме и ждал, когда его жена разрешится от бремени. Других отцов там не было — роды стали редким событием.

Уэлингу было пятьдесят шесть — просто юноша по меркам общества, средний возраст которого составлял сто двадцать девять лет.

Рентген показал, что у его жены будет тройня. Его первенцы.

Молодой человек сгорбился в своем кресле, обхватив голову руками. Он был бледен, взъерошен и сидел так неподвижно, что сливался с окружающей обстановкой. Тем более, что в приемном покое тоже царили хаос и раздрай: кресла и пепельницы стоят в беспорядке, пол накрыт заляпанной пленкой и тканью.