Онлайн книга «Я и Софи Лорен»
|
Я, едва ли не срываясь: – Ну и что?! Они, спокойно: – Победила дружба! Слава Умру на сцене или в собственной кровати – я не знаю, но родился я определенно в нашем театре. Прямо на спектакле, в третьем действии. Из-за меня спектакль, конечно же, скомкали… Роды принимала примадонна, которая ради меня прервала свое пение (к слову, певица начинала акушеркой) и помчалась на галерку, где моя мама находилась по билету. С галерки раздался крик. Это был я. – Ну и кто там? – прозвучало из партера в нетерпении. Примадонна в детях разбиралась: – Так, минуточку… Ага! – она зарделась. – Мальчик! – обратилась она вниз. – Это мальчик, товарищи зрители! Раздался гром аплодисментов. Я заплакал. – А как его назовут? – не унимался все тот же любознательный партер. – Если гром аплодисментов, – огласила примадонна, – тут двух мнений быть не может: это Слава! В логике она была безукоризненна – и моя мама благодарно улыбнулась. Стенька Разин Согласен: все евреи родственники. Бедные. И вот тому еще один пример… Еду я в трамвае. Я на площадке задней, а какой-то дядька, весь из патриотов, – он на передней, но, зоркий, все же высмотрел меня. Продирается сквозь всех. Ему не терпится вступить со мной в дискуссию. Еще не веря в это счастье, благоговея, тычет в меня пальцем: – Во, жид! Я уточняю: – Еврей. Ну, он на минуту задумался: что же ляпнуть дальше. Во, придумал! – А жиды, а жиды… Хуже смерти! Я: – Лучше. Он думает: так, ну что ж еще ему такого отмочить? А все ж молчат, как водится у нас, их активная жизненная позиция – молчание, и с интересом наблюдают: что же будет? И, этот дядька, поощряемый молчанием толпы: – А жиды… А жиды – распяли нашего Христа! Я не сдержался: – А вы… А вы… А вы нашего казнили Стеньку Разина! И трамвай сочувственно заржал. Чайная церемония Работая в макеевской газете «Час», имел я дело с неорганизованными авторами. Среди тех, кто с улицы что-то там приносит напечатать, чего греха таить, встречаются и не совсем здоровые. Психически. Встречаются довольно-таки часто. И кажется, что даже больше, чем писать, для них поговорить… Им только дай! Тем, кто работает в газетах, эта ситуация знакома. Ну и вот: некой графоманше, слишком назойливой даме, я, не сдержавшись, тихо намекнул, что, дескать – мы же только «Час», что час проговорили – ну и хватит. Мол, пора и честь… А еще – что я не психиатр. На «психиатре» – что тут началось! Оказалось, она жаждет моей крови. Но вот что интересно – как повел себя главред. Он пригласил ее в редакционный кабинет, на чай с печеньями и булками с изюмом. Мне же бросил: «Ну и вы зайдите!.. С тем, что я такой-сякой, он, конечно, тут же согласился. Если честно, я стоял там как потерянный… – Но с ним же что-то нужно делать?! – взвилась ненормальная, представляя дело так, что это продиктовано исключительно заботой о газете. И тут главный – оказался не дурак: – А мы его накажем! А вы пейте… Вам какой: зеленый, черный байховый? По всей строгости редакционного закона! Та, устроившись уютно и прихлебывая: – И как же вы его накажете? – Как? Как? Во! Мы переведем его на месяц в младшие Верховские! Пусть знает! Я не поверил собственным ушам. А главред: – Ну, вы согласны? Разомлевшая, она сказала: – Да! – и, осклабившись: – А можно еще булочку? Спасение буквы Расставил все точки над «i». Сижу, отдыхаю. Звонит мой друг: – Слава, ты сдурел! А ну, опомнись! Какие точки над «i»?! Ведь мы же русские! Я тупо повторяю: – Мы – конечно! – Какие «i»?! – все больше распаляется. – Нам нужно срочно спасать родную плоть от плоти букву «ё»! Население от буквы – отвернулось! «Ё» третируют! Над «ё» открыто потешаются враги! Я вздохнул и расставил все точки над «е». Пришли родитёли, но я ужё успёл… Раритет Быль Старейший из донецких краеведов мудрый Михаил Савельевич Ледняк водил меня экскурсией по городу. Он показывал – и город открывался. До чего же я не знал родной Донецк! – Слава, поглядите на балкончик! Где? Да вон же он, свисает! Ага, увидел! Что ж, балкончик был ничем не примечательный. – Верно, – он заметил, – неказистый, зато в декабре семнадцатого года с этого балкона к рабочим обращался сам Ильич! – Ленин был в Донецке?! – Никогда! – Так как же мог он?.. – до меня не доходило. Все оказалось очень даже просто: в Ленинграде было обнаружено по меньшей мере сорок семь балконов, с которых Ленин выступал перед рабочими. Их объявили достоянием истории. Их поставили на исторический учет. В тридцать пятом, по просьбе наших местных коммунистов, что обратились к коммунистам ленинградским, один из тех балконов Ильича очень бережно доставили в Донецк (впрочем, тогда он назывался город Сталино) и прикрепили к одному из зданий. Но балкон не очень-то прижился, рухнул, придавив собой двоих. Старый краевед достал платочек: – Это тоже жертвы революции! А потом балкон восстановили. Собрали по кусочкам. Раритет! Но он опять упал, примяв троих. Это было… Так, в восьмидесятом. – И это тоже жертвы революции?! – Они! И вновь его глаза на мокром месте… А я смотрел на старенький балкон, над головой: – Так это что, выходит, он опять?! – Конечно, он, тот самый. Раритет! Любовно воссоздали! Сам Ильич!.. Втянувши голову, я отбежал на безопасное. Не в силах сдерживаться, краевед расхохотался… Коварство и любовь На работе мой начальник Петр Илларионович Овечкин угостил меня молодильным яблочком. Я такого вкусного – не ел! Возвращаюсь домой, стучу в дверь (до звонка уже не достаю). Выходит моя дочка: – Мальчик, ты кто? – Ты что, сдурела, Люся?! Я твой папа! Люся в комнаты: – Мама, мама, тут один мальчик, он дурачится! |