Онлайн книга «Я и Софи Лорен»
|
Но самое интересное оказалось все-таки не сверху, а внизу. Это была эпитафия: «Какой светильник разума угас, какое сердце биться перестало!» И подпись: «Фира и дети». Его дети мне и даром не нужны, ну а Фиру я, конечно же, нашел: – Какой светильник, Фира, между нами, он же был таким идиотом?! Фира согласилась: – Не то слово! – А сердце, Фира?! – я не унимался. – Оно было каменным, это сердце, – ответила Фира и заплакала. Я изумился: – А зачем же вы отгрохали такое?! И сквозь слезы Фира прошептала: – Он – при жизни – сделал это сам… * * * В синагоге перед стариками и старухами выступает молодой знаток Торы Яков Габричевский. Остроумный… Вот он рассказывает о том, что, согласно Торе, первосвященники или из рода первосвященников не могут брать в жены нееврейку, разведенную или обесчещенную. Вопрос из зала: – А кто такая обесчещенная? Габричевский: – Показываю в последний раз… Печальная история Я зашел в каморку к служителю донецкой синагоги Михаилу Моисеевичу Брукману. Старик Брукман горько плакал: – Умер! Такой молодой! Всего семьдесят пять! Я испугался: – Кто умер?! – Аранович! Такой молодой! Ловил гуппиков, собирался в Израиль, пел в женском хоре сирот-ветеранов войны. И нет человека! Звонила жена, говорит, что не переживет, – и Брукман снова заплакал. Каморка Брукмана – на втором этаже, у самой лестницы. Слышим, кто-то по лестнице поднимается, натужно, с остановками. Знакомые шаги. У Брукмана открывается дверь, и входит… Аранович: – Здравствуй, Миша! Брукман бледнеет и хватается за сердце: – Изя, – говорит не своим голосом, – ты еще здесь?! – А где мне, Миша, быть еще?! – А только что звонила твоя жена и сообщила, что ты уже всё. Аранович садится за стол и горько плачет, капает сердечное, понемногу приходит в себя и спрашивает служку Брукмана: – Как ей удалось сюда дозвониться? Брукман отвечает: – Набрала – и дозвонилась, что ж такого?! Аранович снова заливается слезами: – Она, Миша, будет первой, кто дозвонился сюда с того света. Уже пять лет, как она умерла, Циля моя, радость моя, люба моя, рыба моя!.. – Аранович обильно сморкается. Снова телефон, да что ж такое?! Миша с суеверным страхом поднимает трубку. Слышит голос и меняется в лице: – Это она! Аранович вырывает трубку и в большом волнении кричит: – Циленька, это ты?! В ответ слезы. – Циля, Циля, отвечай! Слезы. Потом: – Я не Циля, а Ревекка Львовна. Мне нужен отпевальщик Цукерман. – Цукерман больше не практикует, – отвечает Аранович, – он уже как год у нас в психдоме, еврейский патриот, на работе сгорел. А кто вы? – Я Ревекка Львовна… – Знаю, дальше. – Я вдова Суриновича. Умер мой муж, – она рыдает. Аранович хлопает по рычажкам и сразу в крик: – Миша, ты оглох! Миша, умер Суринович! Миша теряется совсем: – Так Аранович или Суринович?! – Миша, ты умный или, конечно же, дурак?! Так Аранович – это я! Они поссорились и тут же разошлись. * * * Однажды в порыве нежности Боря воскликнул: – Дорогая Циля! Я в жизни не знал женщины лучше, чем ты! А Циля про себя подумала: «Несчастный!..» Братья В городе Донецке жили два брата Поташниковы, Зяма и Сема, а потом разъехались: один укатил в Америку, другой – в Израиль. Американский брат стал музыкантом, израильский – в киоске продает журналы и, между прочим, совсем не жалеет. И вот однажды продавец журналов Сема Поташников получает новый американский журнал, где на глянцевой обложке фотография его очень печального братца, сидящего за решеткой. Катастрофа! Светопреставление! Продавец Сема бросает все дела – и к телефону. В Америке раздается звонок, трубку поднимает сам брат. – Алло, Зяма, тебя уже выпустили?! – Откуда?! – Из тюрьмы! Пауза. – А меня туда и не сажали. – А фотография?! – А, фотография… Это я играю на арфе, но с той стороны. – А почему же ты такой тоскливый?! – Сема, ты меня удивляешь! Ты хочешь, чтоб на Бетховене я смеялся?.. Стимул Соседский дедушка Григорий уезжает в Америку. В последние месяцы он изменился до неузнаваемости: раздал все долги, извинился перед всеми, кого обидел, даже ненароком, в библиотеку возвратил некогда украденную книгу… – Дедушка, что происходит?! – На свободу – с чистой совестью! Покупатель из Вапнярки К двухтысячелетию христианства Израиль ломится от сувениров. Так, везде продаются терновые венцы. Одна маленькая пожилая еврейка из подкиевской Вапнярки, осоловевшая от жары, вползает в магазинчик и на полках замечает, разумеется, терновые венцы… Ткнула пальцем: – А это шо такое, извиняюсь? – Это – терновый венец, – разъясняют, тут уже привыкли ко всему. Крутит в руках и, отдуваясь, интересуется: – А у вас есть все размеры?.. Уехали Уезжали. С собой взяли, казалось бы, все. Все по описи сверяли не единожды. А уже в Германии хватились: на Родине остался смысл жизни. Праздник На центральной площади Донецка проходил еврейский праздник. Было много детей. На что я скупой на похвалу – но было здорово. В самый разгар к одной еврейской бабушке подошел скинхед и в ухо прошептал: – Аллах акбар! Бабушка всепонимающе улыбнулась: – И вас с праздником!.. О святом Д. Хармсу Еврейский клуб. Одна интеллигенция. У нас начало ровно в два. Я предводитель. Подгребают одинокие старухи. Мой контингент. А что? Какой уж есть, мы все такие будем… Слушают внимательно, казалось. Но фокус в том, что… Все они на пенсии. Они же с двух же любят отдыхать, в своих кроватках. Послеобеденное время, мертвый час. Режим – святое! И то одна со стула поплывет, то другая, засыпая, навернется. Третья, вот же, слушала внимательно! Нет, сверзилась… |