Книга День отличника, страница 29 – Максим Кононенко

- «Вместе и навсегда», - быстро отвечает террорист, — Двухуровневый салют: яркие цветные заряды разрываются разноцветными сферами, золотыми и серебряными хвостами, мерцающими, трещащими сферами.

— Трещащими сферами… — бормочет Платон себе под нос, что-то подсчитывая, — Ну, пиши — мощностью, равной ста пятидесяти граммам в тротиловом эквиваленте. Эквиваленте… Написал? Отлично. Тип террористического акта — «Вместе и навсегда». Вместе… навсегда… Написал? Число и подпись.

Террорист подписывает заявление. Платон подходит к столу, берет у террориста лист и внимательно перечитывает его. Потом берет у него ручку и ставит широкую подпись.

— Прекрасно, — говорит Любомиров, — Теперь можешь идти на исходную. Только, пожалуйста, подальше от артистов. Не ты их заказывал. На, держи.

И Платон протягивает террористу маленькую девятивольтовую батарейку.

Террорист молча встает из-за стола, берет батарейку и, не поднимая глаз, выходит из бункера. Морской пехотинец прикрывает за ним толстую дверь. Платон подходит ко мне и мы смотрим в бетонную щель.

Террорист входит в поле нашего зрения, поводит плечами и начинает бежать к центру сектора.

— Вообще такой теракт обычно совершают вдвоем с девушкой, — поясняет Платон, — В знак как бы вечной любви и преданности. Странно, что он пошел на него один. Наверное, здесь какая-то личная драма.

— Похоже на то, — соглашаюсь я, — Уж больно он был нервный, когда я встретил его в лифте. То ли девушка его бросила, то ли еще что…

В этот момент на месте террориста хлопает и нас ослепляет белая вспышка. В сумеречное небо над сектором поднимаются яркие цветные заряды, которые спустя мгновение разрываются разноцветными сферами, золотыми и серебряными хвостами, мерцающими, трещащими сферами.

— Красиво, — шепчу я восторженно.

— Даже не верится, — улыбаясь говорит Любомиров, — Что когда-то теракты приносили людям лишь боль и страдания. Все же насколько демократия все изменила в нашем обществе.

— Но ведь он-то погиб, — говорю я с некоторым сомнением, глядя на темный круг на том месте, где был террорист.

— Он самоопределился, — возражает мне Любомиров, — Это его свободный выбор. Ну что же, теперь грузовик. Где грузовик?

Платон открывает дверь и выходит из бункера. Следом за ним выходит надежный морпех.

Я смотрю на то место, где только что взорвался живой человек и понимаю, насколько прекрасна истинная свобода. Пусть даже это свобода выбора способа ухода из жизни. Без религиозных и морально-этических предрассудков. Чистая, незамутненная свобода, которая позволяет каждому представителю террористического народа выбрать себе по вкусу — «Килиманджаро», «Подмосковные вечера» или «Вместе и навсегда». Цветные букеты с трещащими звездами, золотые змейки, красочно раскрывающиеся цветными сферами или же яркие цветные заряды с оглушительным треском. Свобода выбора без всякого давления и влияния. Нет, академики не зря боролись за нашу свободу.

Я вдруг вспоминаю про женщину в рыбном. У нее тоже свобода выбора. Она тоже самоопределилась в стабилинизме. И я согласился помочь ей. Одни взрываются. Другие обрекают себя на добровольное изгнание из мира свободных людей. Третьи уходят от своих девушек в тюремные камеры для того, чтобы защищать там таких, как вторые. И что интересно — все счастливы. Наверное, даже и девушки. Эклесия ара. [68] Есть только теракт, правозащита и эвтаназия.

— Невозможно заниматься! — ворчит Любомиров, входя в помещение, — До сих пор не готовы заряды! Придется…

— Послушай, — перебиваю Платона, — Ко мне тут приходила одна женщина в рыбном…

— В рыбном? — удивляется Любомиров, — Так же никто не ходит! Ее что, не пускают к распределителю?

— Она стабилинистка, — отвечаю я Любомирову.

— Ничего себе, — присвистывает Платоша, — И что она хочет?

— Она хочет, — отвечаю я Любомирову, — Чтобы я защитил ее права. Ведь я же готовлюсь стать правозащитником.

— Защитил права стабилинистки? — удивляется Платон, — Но это ведь… странно? Зачем стабилинистам права?

— Мы живем в свободной стране, — возражаю я Любомирову, — В которой права есть у всех. Равные и защищенные.

— Кроме нерукоподаваемых, — возражает в свою очередь Платон.

— Кроме нерукоподаваемых, — соглашаюсь я, — И то, как ты понимаешь, это лишь выбор каждого — рукоподавать или нет нерукоподаваемому.

— Теоретически так, — соглашается в свою очередь Любомиров, — Но что-то я не слышал ни разу о том, чтобы кто-то рукоподал нерукоподаваемому. В чем тогда смысл нерукоподаваемости-то?

— Если мы об этом не слышали, — говорю я Платону, — Не значит, что этого не бывает.

— Логично, — кивает Платон.

— Вообще-то нельзя защищать права фашистов и тех, кто отрицает Холокост и Голодомор, — говорю я Платону, — Но эта женщина вроде бы не отрицает.

— Интересно, как она относится к террористам… — бормочет Платон.

— Права человека первичны, — поясняю я словами Рецептера, — Причем права первичны даже по отношению к человеку. Сначала права — а потом человек.

— Вот и прекрасно, — отвечает Платон, — У нее есть право быть стабилинисткой?

— Конечно же есть, — киваю я.

— Вот и защищай это ее право, — говорит мне Платон, — А саму ее пусть кто-нибудь другой защищает.

Я ненадолго задумываюсь. С одной стороны — вроде бы верно. С другой стороны — этого мало.

— Вот скажи мне, — говорю я Платону, — Ведь ты — Любомиров. Сотрудник отдела по управлению терроризмом. Работник спецслужб.

— В Д.России нет никаких спецслужб! — восклицает Платон для проформы, — Спецслужбы нужны только несвободному обществу! Это машина репрессий!

— Неважно, — отмахиваюсь я, — Все равно — ты близок к секретам.

— Какие секреты в прозрачной стране? — снова удивляется Любомиров, — Секреты — в Пентхаузе.

Я нервничаю. Мне кажется, что разговор не получается.

— Скажи мне, что делать, — спрашиваю я напрямую, — Доложить ли о ней в РПЦ?

— Ну, что уж сразу в РПЦ, — говорит мне Платон, улыбаясь, — Это в крайнем случае. Если почувствуешь какой-то подвох. Хотя она вполне может оказаться шпионкой или тайным агентом. Опасное дело. Но пока — защищай, ты же уже согласился. Напиши заявку на грант. А как получишь — не забывай отчитываться перед грантодателем.

— А ты поговоришь с грантодателями? — не унимаюсь я.

— Ты точно этого хочешь? — спрашивает Платон и внимательно смотрит на меня своими проницательными глазами.

— Хочу, — киваю я, — Она все же стабилинистка. И я хочу, чтобы в РПЦ знали — я делаю это исключительно из правозащитных соображений. Я не хочу вдруг однажды стать нерукоподаваемым из-за того, что помог правам стабилинистов. Я… я…