Онлайн книга «Макар Чудра и многое другое...»
|
Против ожидания, он не рассердился. – Это я только к тебе добрый. Но тотчас же добавил, простодушно и задумчиво: – А пожалуй, верно, я ко всем добрый. Только не показываю этого, нельзя это показывать людям, а то они замордуют. На доброго всякий лезет, как бы на кочку в болоте… И затопчут. Иди, принеси пива… Выпив бутылку, стакан за стаканом, он обсосал усы и сказал: – Будь ты, птица, побольше, то я бы многому тебя научил. Мне есть что сказать человеку, я не дурак… Ты читай книги, в них должно быть всё, что надо. Это не пустяки, книги! Хочешь пива? – Я не люблю. – Добре. И не пей. Пьянство – это горе. Водка – чортово дело. Будь я богатый, погнал бы я тебя учиться. Неучёный человек – бык, его хоть в ярмо, хоть на мясо, а он только хвостом мотае… Капитанша дала ему том Гоголя, я прочитал «Страшную месть», мне это очень понравилось, но Смурый сердито крикнул: – Ерунда, сказка! Я знаю – есть другие книги… Отнял у меня книгу, принёс от капитанши другую и угрюмо приказал: – Читай Тараса… как его? Найди. Она говорит – хорошо… Кому хорошо? Ей хорошо, а мне, може, и нехорошо? Волосы остригла себе, на! А что ж уши не остригла? Когда Тарас вызвал Остапа драться, повар густо засмеялся. – Это – так! А что ж! Ты – учён, а я – силён! Что печатают! Верблюды… Он слушал внимательно, но часто ворчал: – А, ерунда! Нельзя же человека разрубить с плеча до сиденья, нельзя! И на пику нельзя поднять – переломится пика! Я ж сам солдат… Измена Андрия вызвала у него отвращение. – Подлое чадо, а? Из-за бабы! Тьфу… Но когда Тарас пристрелил сына, повар, спустив ноги с койки, упёрся в неё руками, согнулся и заплакал, – медленно потекли по щекам слёзы, капая на палубу; он сопел и бормотал: – А, боже мой… боже мой… И вдруг заорал на меня: – Да читай же, чёртова кость! Он снова заплакал и – ещё сильнее и горше, когда Остап перед смертью крикнул: «Батько! Слышишь ли ты?» – Всё погибло, – всхлипывал Смурый, – всё, а! Уже – конец? Эх, проклятое дело! А были люди, Тарас этот – а? Да-а, это – люди… Взял у меня из рук книгу и внимательно рассмотрел её, окапав переплёт слезами. – Хорошая книга! Просто – праздник! Потом мы читали «Ивангоэ», – Смурому очень понравился Ричард Плантагенет. – Это настоящий король! – внушительно говорил он. Мне книга показалась скучной. Вообще мы не сходились во вкусах, – меня очень увлекала «Повесть о Томасе Ионесе» – старинный перевод «Истории Тома Джонса, найдёныша», а Смурый ворчал: – Хлупость! Что мне до него, до Томася? На что он мне сдался? Должны быть иные книги… Однажды я сказал ему, что мне известно – есть другие книги, подпольные, запрещённые; их можно читать только ночью, в подвалах. Он вытаращил глаза, ощетинился. – Ш-шо такое? Шо ты врешь? – Я не вру, меня про них поп на исповеди спрашивал, а до того я сам видел, как их читают и плачут… Повар, угрюмо глядя в лицо мне, спросил: – Кто плачет? – Барыня, которая слушала. А другая убежала даже со страху… – Проснись, бредишь, – сказал Смурый, медленно прикрывая глаза, а помолчав, забормотал: – Конечно, где-нибудь есть… что-нибудь скрытое. Не быть его – не может… Не таковы мои годы, да и характер мой тож… Ну, а однако ж… Он мог говорить столь красноречиво целый час… Незаметно для себя я привык читать и брал книгу с удовольствием; то, о чём рассказывали книги, приятно отличалось от жизни, – она становилась всё тяжелее. Смурый, тоже увлекаясь чтением всё больше, часто отрывал меня от работы. – Пешков, иди читать. – У меня немытой посуды много. – Максим вымоет. Он грубо гнал старшего посудника на мою работу, тот со зла бил стаканы, а буфетчик смиренно предупреждал меня: – Ссажу с парохода. Однажды Максим нарочно положил в таз с грязной водой и спитым чаем несколько стаканов, а я выплеснул воду за борт, и стаканы полетели туда же. – Это моя вина! – сказал Смурый буфетчику. – Запишите мне. Буфетная прислуга стала смотреть на меня исподлобья, мне говорили: – Эй ты, книгочей! Ты за что деньги получаешь? И старались дать мне работы возможно больше, зря пачкая посуду. Я понимал, что всё это плохо кончится для меня, и не ошибся. Под вечер с какой-то маленькой пристани к нам на пароход села краснорожая баба с девицей в жёлтом платке и розовой новой кофте. Обе они были выпивши, – баба улыбалась, кланялась всем и говорила на о, точно дьякон: – Простите, родные, выпила я немножко! Судили меня, оправдали, вот я на радостях и выпила… Девушка тоже смеялась, глядя на людей мутными глазами, и толкала бабу: – А ты иди, чумовая, иди знай… Они поместились около рубки второго класса, против каюты, где спали Яков Иванович и Сергей. Баба скоро куда-то исчезла, а к девушке подсел Сергей, жадно растягивая лягушечий рот. Ночью, когда я, кончив работу, ложился спать на столе, Сергей пришёл ко мне и схватил меня за руку. – Иди, мы тебя женим… Он был пьян. Я попытался вырвать руку, но он ударил меня. – Иди-и! Подбежал Максим, тоже пьяный, и вдвоём они потащили меня по палубе к своей каюте, мимо спящих пассажиров. Но у дверей каюты стоял Смурый, в двери, держась за косяки, – Яков Иваныч, а девица колотила его по спине кулаками, пьяным голосом кричала: – Пуститя… Смурый выдернул меня из рук Сергея и Максима, схватил их за волосы и, стукнув головами, отшвырнул, – они оба упали. – Азиат! – сказал он Якову, захлопнув дверь на нос ему, и загудел, толкая меня: – Ступай прочь! Я убежал на корму. Ночь была облачная, река – чёрная; за кормою кипели две серые дорожки, расходясь к невидимым берегам; между этих дорожек тащилась баржа. То справа, то слева являются красные пятна огней и, ничего не осветив, исчезают за неожиданным поворотом берега; после них становится ещё более темно и обидно. Пришёл повар, сел рядом со мною, вздохнул тяжко и закурил папиросу. – Они тебя к этой тащили? Эт, поганцы! Я же слышал, как они посягали… – Вы отняли её у них? – Её? – Он грубо обругал девицу и продолжал тяжёлым голосом: – Тут все гады. Пароходишко этот – хуже деревни. В деревне жил? |