Онлайн книга «Макар Чудра и многое другое...»
|
– Первый срок – Илья пророк, второй – Егорий на коне, а третий – не ходи ко мне! Пошёл прочь, волк… Я сказал: – Не дури! Он нелепо рассердился, заорал, зашаркал ногами. – Меня убили, а ты… И тяжело, вялой, грязной рукою ударил меня по глазам, – я взвыл, ослеп и кое-как выскочил на двор, навстречу Наталье; она вела за руку Ермохина и покрикивала: – Иди, лошадь! Ты что? – поймав меня, спросила она. – Дерётся… – Дерётся-а? – с удивлением протянула Наталья и, дёрнув Ермохина, сказала ему: – Ну, леший, значит – благодари бога своего! Я промыл глаза водою и, глядя из сеней в дверь, видел, как солдаты мирились, обнимаясь и плача, потом оба стали обнимать Наталью, а она колотила их по рукам, вскрикивая: – Прочь лапы, псы! Что я вам – потаскушка из ваших? Валитесь дрыхнуть, пока бар ваших дома нет, – ну, живо! А то беда будет вам! Она уложила их, как малых детей, одного – на полу, другого на койке, и, когда они захрапели, вышла в сени. – Измазалась я вся, а – в гости одета! Ударил он тебя?… Ишь ведь дурак какой! Вот она, водочка-то. Не пей, паренёк, никогда не пей… Потом я сидел с нею у ворот на лавочке и спрашивал, как это она не боится пьяных. – Я и тверёзых не боюсь, они у меня – вот где! – Она показала туго сжатый, красный кулак. – У меня муженёк, покойник, тоже заливно пьянствовал, так я его, бывало, пьяненького-то, свяжу по рукам, по ногам, а проспится – стяну штаны с него да прутьями здоровыми и отхлещу: не пей, не пьянствуй, коли женился – жена тебе забава, а не водка! Да. Вспорю до устали, так он после этого как воск у меня… – Сильная вы, – сказал я, вспомнив о женщине Еве, которая даже бога обманула. Наталья сказал, вдохнув: – Бабе силы надо больше, чем мужику, ей на двоих силы-то надо бы, а господь обделил её! Мужик – человек неровный. Она говорила спокойно, беззлобно, сидела, сложив руки на большой груди, опираясь спиною о забор, печально уставив глаза на сорную, засыпанную щебнем дамбу. Я заслушался умных речей, забыл о времени и вдруг увидал на конце дамбы хозяйку под руку с хозяином; они шли медленно, важно, как индейский петух с курицей, и пристально смотрели на нас, что-то говоря друг другу. Я побежал отпереть дверь парадного крыльца, отпер; подымаясь по лестнице, хозяйка ядовито сказала мне: – С прачками любезничаешь? Научился обхождению у нижней-то барыни? Это было до того глупо, что даже не задело меня; более обидным показалось, что хозяин, усмехнувшись, молвил: – Что ж – пора!.. На другой день утром, спустившись в сарай за дровами, я нашёл у квадратной прорези для кошек, в двери сарая, пустой кошелёк; я десятки раз видел его в руках Сидорова и тотчас же отнёс ему. – А где же деньги? – спросил он, исследуя пальцем внутренность кошелька. – Рубль тридцать? Давай сюда! Голова у него была в чалме из полотенца; жёлтый, похудевший, он сердито мигал опухшими глазами и не верил, что я нашел кошелёк пустым. Пришёл Ермохин и начал убеждать его, кивая на меня: – Это он украл, он, веди его к хозяевам! Солдат у солдата не украдёт! Эти слова подсказали мне, что украл именно он, он же и подбросил кошелёк в сарай ко мне, – я тотчас крикнул ему в глаза: – Врёшь, ты украл! И окончательно убедился, что я прав в своей догадке, – его дубовое лицо исказилось страхом и гневом, он завертелся и завыл тонко: – Докажи! Чем бы я доказал? Ермохин с криком вытащил меня на двор, Сидоров шёл за нами и тоже что-то кричал, из окон высунулись головы разных людей; спокойно покуривая, смотрела мать Королевы Марго. Я понял, что пропал в глазах моей дамы, и – ошалел. Помню – солдаты держали меня за руки, а хозяева стоят против них, сочувственно поддакивая друг другу, слушают жалобы, и хозяйка говорит уверенно: – Конечно, это его дело! То-то он вчера с прачкой у ворот любезничал: значит, были деньги, от неё без денег ничего не возьмёшь… – Так точно! – кричал Ермохин. Подо мною пол заходил, меня опалила дикая злоба, я заорал на хозяйку и был усердно избит. Но не столько побои мучили меня, сколько мысль о том, что теперь думает обо мне Королева Марго. Как оправдаюсь я перед ней? Солоно мне было в эти сквернейшие часы. На моё счастье, солдаты быстро разнесли эту историю по всему двору, по всей улице, и вечером, лёжа на чердаке, я услыхал внизу крик Натальи Козловской: – Нет, зачем я буду молчать! Нет, голубчик, иди-ка, иди! Я говорю иди! А то я к барину пойду, он тебя заставит… Я сразу почувствовал, что этот шум касается меня. Кричала она около нашего крыльца, голос её звучал всё более громко и торжествующе. – Ты вчера сколько мне показывал денег? Откуда они у тебя – расскажи. Задыхаясь от радости, я слышал, как Сидоров уныло тянет: – Ай-яй, Ермохин… – А мальчишку ославили, избили, а? Мне хотелось сбежать вниз на двор, плясать от радости, благодарно целовать прачку, но в это время, – должно быть, из окна, – закричала моя хозяйка: – Мальчишку за то били, что он ругается, а что он вор – никто этого не думал, кроме тебя, халда! – Вы сами, сударыня, халда, корова вы этакая, позвольте вам сказать. Я слушал эту брань, как музыку, сердце больно жгли горячие слёзы обиды и благодарности Наталье, я задыхался в усилиях сдержать их. Потом на чердак медленно поднялся по лестнице хозяин, сел на связь стропил около меня и сказал, оправляя волосы: – Что, брат, Пешко-в, не везёт тебе? Я молча отвернулся от него. – А всё-таки ругаешься ты безобразно, – продолжал он, а я тихо объявил ему: – Когда встану – уйду от вас… Он посидел, помолчал, куря папироску, и, внимательно разглядывая конец её, сказал негромко: – Что же, твоё дело! Ты уж не маленький, сам гляди, как будет лучше для тебя… И ушёл. Как всегда – было жалко его. На четвёртые сутки после этого – я ушёл из дома. Мне нестерпимо хотелось проститься с Королевой Марго, но у меня не хватило смелости пойти к ней, и, признаться, я ждал, что она сама позовёт меня. Прощаясь с девочкой, я попросил: – Скажи маме, что я очень благодарю её, очень! Скажешь? – Скажу, – обещала она, ласково и нежно улыбаясь. – Прощай до завтра, да? Я встретил её лет через двадцать, замужем за офицером-жандармом. |