Онлайн книга «Макар Чудра и многое другое...»
|
Оглянувшись, она сообщила: – Уж я все стараюсь господа задобрить немножко, чтобы не больно он старика-то пригнетал, – стала теперь от трудов своих тихую милостыню подавать по ночам. Вот, хошь, пойдём сегодня – у меня деньги есть… Пришёл дед, сощурился и спросил: – Жрать нацелились? – Не твое, – сказала бабушка. – А коли хочешь, садись с нами, и на тебя хватит. Он сел к столу, молвив тихонько: – Налей… Всё в комнате было на своём месте, только угол матери печально пустовал, да на стене, над постелью деда, висел лист бумаги с крупной подписью печатными буквами: «Исусе Спасе едино живый! Да пребудет святое имя твоё со мною по вся дни и часы живота моего». – Это кто писал? Дед не ответил, бабушка, подождав, сказала с улыбкой: – Этой бумаге сто рублей цена! – Не твоё дело! – крикнул дед. – Всё чужим людям раздам! – Раздавать-то нечего, а когда было – не раздавал, – спокойно сказала бабушка. – Молчать! – взвизгнул дед. Здесь всё в порядке, всё по-старому. В углу на сундуке, в бельевой корзинке, проснулся Коля и смотрел оттуда; синие полоски глаз едва видны из-под век. Он стал ещё более серым, вялым, тающим; он не узнал меня, отвернулся молча и закрыл глаза. На улице меня ждали печальные вести: Вяхирь помер – его на страстной неделе «ветряк задушил»; Хаби – ушёл жить в город, у Язя отнялись ноги, он не гулял. Сообщив мне всё это, черноглазый Кострома сердито сказал: – Уж очень скоро мрут мальчишки! – Да ведь помер только Вяхирь? – Всё равно: кто ушёл с улицы, тоже будто помер. Только подружишься, привыкнешь, а товарища либо в работу отдадут, либо умрёт. Тут на вашем дворе, у Чеснокова, новые живут – Евсеенки; парнишка – Нюшка, ничего, ловкий! Две сестры у него; одна ещё маленькая, а другая хромая, с костылём ходит, красивая. Подумав, он добавил: – Мы, брат, с Чуркой влюбились в неё, всё ссоримся! – С ней? – Зачем? Промежду себя. С ней – редко! Я, конечно, знал, что большие парни и даже мужики влюбляются, знал и грубый смысл этого. Мне стало неприятно, жалко Кострому, неловко смотреть на его угловатое тело, в чёрные сердитые глаза. Хромую девушку я увидел вечером, в тот же день. Сходя с крыльца на двор, она уронила костыль и беспомощно остановилась на ступенях, вцепившись в струну перил прозрачными руками, тонкая, слабенькая. Я хотел поднять костыль, но забинтованные руки действовали плохо, я долго возился и досадовал, а она, стоя выше меня, тихонько смеялась: – Что это с руками у тебя? – Сварил. – А вот я – хромаю. Ты с этого двора? Долго в больнице лежал? А я лежала там до-олго! Вздохнув, она прибавила: – Очень долго! На ней было белое платье с голубыми подковками, старенькое, но чистое, гладко причёсанные волосы лежали на груди толстой, короткой косой. Глаза у неё – большие, серьёзные, в их спокойной глубине горел голубой огонёк, освещая худенькое, остроносое лицо. Она приятно улыбалась, но – не понравилась мне. Вся её болезненная фигурка как будто говорила: «Не трогайте меня, пожалуйста!» Как могли товарищи влюбиться в неё? – Я – давно хвораю, – рассказывала она охотно и словно хвастаясь. Меня соседка заколдовала, поругалась с мамой и заколдовала меня, назло ей… В больнице страшно? – Да… С нею было неловко, я ушёл в комнату. Около полуночи бабушка ласково разбудила меня. – Пойдём, что ли? Потрудишься людям – руки-то скорее заживут… Взяла меня за руку и повела во тьме, как слепого. Ночь была чёрная, сырая, непрерывно дул ветер, точно река быстро текла, холодный песок хватал за ноги. Бабушка осторожно подходила к тёмным окнам мещанских домишек, перекрестясь трижды, оставляла на подоконниках по пятаку и по три кренделя, снова крестилась, глядя в небо без звёзд, и шептала: – Пресвятая царица небесная, помоги людям! Все – грешники пред тобою, матушка! Чем дальше уходили мы от дома, тем глуше и мертвее становилось вокруг. Ночное небо, бездонно углублённое тьмой, словно навсегда спрятало месяц и звёзды. Выкатилась откуда-то собака, остановилась против нас и зарычала, во тьме блестят её глаза; я трусливо прижался к бабушке. – Ничего, – сказала она, – это просто собака, бесу – не время, ему поздно, петухи-то ведь уже пропели! Подманила собаку, погладила её и советует: – Ты смотри, собачонка, не пугай мово внучонка! Собака потёрлась о мои ноги, и дальше пошли втроём. Двенадцать раз подходила бабушка под окна, оставляя на подоконниках «тихую милостыню»; начало светать, из тьмы вырастали серые дома, поднималась белая, как сахар, колокольня Напольной церкви; кирпичная ограда кладбища поредела, точно худая рогожа. – Устала старуха, – говорила бабушка, – домой пора! Проснутся завтра бабы, а ребятишкам-то их припасла богородица немножко! Когда всего не хватает, так и немножко – годится! Охо-хо, Олёша, бедно живёт народ, и никому нет о нём заботы! Богатому о господе не думается, О Страшном суде не мерещится, Бедный-то ему ни друг, ни брат, Ему бы всё только золото собирать А быть тому злату в аду угольями! Вот оно как! Жить надо – друг о дружке, а бог – обо всех! А рада я, что ты опять со мной… Я тоже спокойно рад, смутно чувствуя, что приобщился чему-то, о чём не забуду никогда. Около меня тряслась рыжая собака с лисьей мордой и добрыми виноватыми глазами. – Она будет с нами жить? – А что ж? Пускай живёт, коли хочет. Вот я ей крендель дам, у меня два осталось. Давай сядем на лавочку, что-то я устала… Сели у ворот на лавку, собака легла к ногам нашим, разгрызая сухой крендель, а бабушка рассказывала: – Тут одна еврейка живет, так у ней – девять человек, мал мала меньше. Спрашиваю я её: «Как же ты живешь, Мосевна?» А она говорит: «Живу с богом со своим – с кем иначе жить?» Я прислонился к тёплому боку бабушки и заснул. …Жизнь снова потекла быстро и густо, широкий поток впечатлений каждый день приносил душе что-то новое, что восхищало и тревожило, обижало, заставляло думать. Вскоре я тоже всеми силами стремился как можно чаще видеть хромую девочку, говорить с нею или молча сидеть рядом, на лавочке у ворот, – с нею и молчать было приятно. Была она чистенькая, точно птица пеночка, и прекрасно рассказывала о том, как живут казаки на Дону: там она долго жила у дяди, машиниста маслобойни, потом отец её, слесарь, переехал в Нижний. |