Онлайн книга «Макар Чудра и многое другое...»
|
– Здесь необходимо связать стропила ключом. Это пресечет силу давления на стены, иначе стропила будут распирать стены… – Верно, чёрт возьми! – бормотал хозяин, а жена говорила ему, когда вотчим уходил: – Просто удивляюсь, как ты позволяешь учить себя! Ее почему-то особенно раздражало, когда вотчим после ужина чистил зубы и полоскал рот, выгибая острый кадык. – По-моему, – кислым голосом говорила она, – вам, Евгений Васильевич, вредно так загибать голову. Он, вежливо улыбаясь, спрашивал: – Почему же? – Да… так уж… Он начинал чистить костяной палочкой свои синеватые ногти. – Скажите, ногти еще чистит! – волновалась хозяйка. – Умирает, а туда же… – Эхе-хе! – вздыхал хозяин. – Сколько на вас, звери-курицы, глупости наросло… – Да ты что это говоришь? – возмущалась супруга. А старуха по ночам пылко жаловалась богу: – Господи, вот повесили мне на шею гнилого этого, а Викторушка – опять в стороне… Викторушка стал подражать манерам вотчима, его медленной походке, уверенным движениям барских рук, его уменью как-то особенно пышно завязывать галстук и ловко, не чавкая, есть. Он то и дело грубо спрашивал: – Максимов, как по-французски – колено? – Меня зовут Евгений Васильевич, – спокойно напоминал вотчим. – Ну, ладно! А – грудь? За ужином Викторушка командовал матери: – Ма мер, донне муазанкор [1] солонины! – Ах ты, французик, – умилялась старуха. Вотчим невозмутимо, как глухонемой, жевал мясо, ни на кого не глядя. Однажды старший брат сказал младшему: – Теперь, Виктор, когда ты по-французски выучился, тебе надо любовницу завести… Это был единственный раз, когда, я помню, вотчим молча улыбнулся. А хозяйка возмущенно бросила ложку на стол и закричала мужу: – Как тебе не стыдно пакости при мне говорить! Иногда вотчим приходил ко мне в черные сени; там, под лестницей на чердак, я спал; на лестнице, против окна, читал книги. – Читаете? – спрашивал он, выдыхая дым, в груди у него шипели головни. – Что это? Я показывал книгу. – Ах, – говорил он, взглянув на титул, – это я, кажется, читал! Хотите курить? Курили, поглядывая в окно на грязный двор; он говорил: – Очень жаль, что вы не можете учиться, у вас, кажется, есть способности… – Вот я учусь, читаю… – Этого мало, нужна – школа, система… Хотелось сказать ему: «У вас, сударь мой, и школа и система была, а – что толку?» Но он, как бы подозревая мои мысли, добавлял: – При наличии характера – школа хорошо воспитывает. Жизнь могут двигать только очень грамотные люди… Не однажды он советовал мне: – Вы бы лучше ушли отсюда, не вижу здесь смысла и пользы для вас… – Мне нравятся рабочие. – А… Чем же? – Интересно с ними. – Может быть… А однажды он сказал: – Какая, в сущности, дрянь эти наши хозяева, дрянь… Вспомнив, как и когда произнесла это слово моя мать, я невольно отодвинулся от него, – он спросил, улыбаясь: – Вы не так думаете? – Так. – Ну да… Я это вижу. – Хозяин все-таки нравится мне… – Да, он, пожалуй, добрый мужик… Но – смешной. Мне хотелось говорить с ним о книгах, но он, видимо, не любил книг и не однажды советовал: – Вы – не увлекайтесь, в книгах всё очень прикрашено, искажено в ту или иную сторону. Большинство пишущих книги – это люди вроде нашего хозяина, мелкие люди. Подобные суждения казались мне смелыми и подкупали меня. Как-то раз он спросил меня: – Вы читали Гончарова? – «Фрегат «Паллада»». – Это очень скучно, «Паллада». Но вообще Гончаров – самый умный писатель в России. Советую прочитать его роман «Обломов». Это наиболее правдивая и смелая книга у него. И вообще в русской литературе – лучшая книга… О Диккенсе он говорил: – Это – чепуха, уверяю вас… А вот в приложениях к газете «Новое время» печатается весьма интересная вещь «Искушение святого Антония» – это вы прочитайте! Вы, кажется, любите церковь и всё это, церковное? «Искушение» вам будет полезно… Он сам принес мне пачку приложений, я прочитал мудрую работу Флобера; она напомнила мне бесчисленные жития святых, кое-что из историй, рассказанных начетчиком, но особенно глубокого впечатления не вызвала; гораздо более мне понравились напечатанные рядом с нею «Мемуары Упилио Файмали, укротителя зверей». Когда я сознался в этом вотчиму, он спокойно заметил: – Значит – вам еще рано читать такие вещи! Но – не забывайте об этой книге… Иногда он долго сидел со мною, не говоря ни слова, только покашливая и непрерывно исходя дымом. Его красивые глаза жутко горели. Я тихонько смотрел на него и забывал, что этот человек, умирающий так честно и просто, без жалоб, когда-то был близок моей матери и оскорблял ее. Я знал, что он живет с какой-то швейкой, и думал о ней с недоумением и жалостью: как она не брезгует обнимать эти длинные кости, целовать этот рот, из которого тяжко пахнет гнилью? Так же, как, бывало, Хорошее Дело, вотчим неожиданно говорил что-то очень свое: – Я люблю гончих собак, они – глупые, но я их люблю. Очень красивы. Красивые женщины часто бывают глупы… Я не без гордости думал: «Знал бы ты – Королеву Марго!» – У всех людей, которые долго живут в одном доме, лица становятся одинаковыми, – сказал он однажды; я записал это в свою тетрадь. Я ждал этих изречений, как благостыни, – приятно было слышать необычные сочетания слов в доме, где все говорили бесцветным языком, закостеневшим в истертых, однообразных формах. Вотчим никогда не говорил со мною о матери, даже, кажется, имени ее не произнес никогда; это очень нравилось мне, возбуждая чувство, близкое уважению к нему. Как-то раз я спросил его о боге, – не помню, что именно: он взглянул на меня и очень спокойно сказал: – Не знаю. Я в бога не верю. Я вспомнил Ситанова и рассказал о нем, а вотчим, внимательно выслушав меня, заметил всё так же спокойно: – Он рассуждает, а рассуждающий все-таки верит во что-то… Я просто не верю! |