Онлайн книга «Убегающий от любви»
|
— Спокойно. Без паники! — приказал товарищ Буров, и я понял, что в некоторых случаях руководящая туповатость — как раз то, что нужно. — Звонить в посольство?! — чуть не плача, закричал Друг Народов. — Если через два часа не вернется, будем звонить в посольство! — постановил товарищ Буров. Около часа мы просидели в моем номере, вздрагивая от каждого скрипа и шороха. Однажды зазвонил телефон. Друг Народов бросился на него, как кот на мышь, крикнул в трубку жалобным голосом: «Алло, говорите, вас слушают!» Но говорить с ним не захотели. Наконец товарищ Буров не выдержал, сходил в штабной номер и принес бутылку «Белого аиста», которую я некогда сдал в общественный фонд. Выпили и закусили моими галетами. — Ну кому он здесь нужен! — снова заголосил Друг Народов. — Языка не знает! Пьет! Тьфу! — На себя лучше наплюй! — сварливо крикнула Пейзанка, только-только начавшая успокаиваться, прикорнув у Аллы на коленях. Постепенно в моем номере собрались и все остальные. Торгонавт принес бутылку водки и хорошие консервы. Пипа Суринамская, одетая во все новое, велюроворазноцветное, выставила перцовку, копченую колбасу и балык. Гегемон Толя добавил банку солдатской тушенки, ровесницу первого семипалатинского испытания, и водку производства нижнетагильского комбината. — Говорят, в ней железа много! — пошутил он. Выпивали и закусывали грустно, как на поминках. Потом заговорили о безвременно соскочившем Поэте-метеористе: мол, неплохой человек был, хоть и пьющий. — Он даже стихи нам ни разу не почитал! — вздохнула Алла. — Может, это и к лучшему! — не согласился Торгонавт. — Это ж какое здоровье надо иметь, чтоб так пить! — высказалась Пипа Суринамская. — Мой-то генерал так только до майоров хлебал. Бывало, с замполитом натрескаются и на танке охотиться едут… Мясо в доме никогда не переводилось… — О чем вы говорите! — взблеял Друг Народов. — Если б он знал язык… Был энергичным, предприимчивым… И в этот самый миг, да-да, именно в этот самый миг дверь распахнулась и в номер вступил победительно ухмыляющийся Поэт-метеорист. В правой руке он держал роскошную, перевязанную алым бантом коробку с надписью «Пьер Карден», под мышкой — какую-то зеленую папку, вроде почетного адреса, а в левой руке висела авоська, набитая пакетами, похожими на наши молочные. — А я думаю, куда это все подевались! — заявил вернувшийся. — А вот мы сидим и думаем, куда это вы подевались! — съехидничал Друг Народов. — Мне премию вручали… — Какую премию? — подозрительно спросил товарищ Буров. — Денежную! — исчерпывающе объяснил Поэт-метеорист, бросил на стол авоську с пакетами и полез в карман. — Вот, Толяныч, твой чирик, как договаривались, с премии… Гегемон Толя внезапно получил назад деньги, которые, конечно, уже вычеркнул из своей жизни. — А это, Машка, тебе… От Кардена и… от меня! — Поэт-метеорист протянул зардевшейся Пейзанке коробку. — Сколько же это стоит? — в ужасе спросил Торгонавт. — Почти пять штук! На всю премию… А на сдачу винища купил… В пакетах. Очень удобно — не бьется и посуду сдавать не нужно… — Какая еще такая премия? — сурово повторил свой вопрос товарищ Буров. — За стихи… — За стихи? Не смешите людей! — подтявкнул Друг Народов. Поэт-метеорист глянул на него тем особым презрительным взором, каковым обладают лишь долгосрочно пьющие люди, и, не говоря ни слова, раскрыл зеленую папку-адрес. Внутри оказался сдвоенный вкладыш из атласной бумаги, на которой золотом было оттиснуто (Алла перевела вслух): Господину Кириллу Сварщикову (СССР) присуждается поощрительная премия Международного конкурса имени Аполлинера за лучшее анималистическое четверостишие. Генеральный президент Всефранцузского общества защиты животных» Подпись. Печать. А рядом, тоже золотом по атласной бумаге, были напечатаны два четверостишия, точнее, оригинал и французский перевод премированного четверостишия: Мы с тобою — городские чайки, Мы давно забыли запах моря, Мы всю жизнь летаем над помойкой И кричим с тоской: «Мы — чайки, чайки…» — Поздравляю! — веско произнес товарищ Буров и осуществил поощрительное рукопожатие. — Это ж сколько за строчку получается?! — восхитился Торгонавт. — Добытчик! — с этими словами Пипа Суринамская обняла и расцеловала Поэта-метеориста. — Ладно уж… — смущенно отстранился он. — Как сказал поэт Уитмен, чем болтать, давайте выпьем! В пакетах оказалось красное сухое вино, и если бы там было молоко, его бы хватило минимум на неделю, а вино выхлестали за какие-нибудь полчаса. Туда же последовало и все остальное. Поколебавшись, Торгонавт притащил бутылку лимонной водки, припасенную, видимо, на черный день, и когда он откручивал пробку, я заметил, что на его безымянном пальце вместо Медного всадника нанизан аляповатый перстенек из дешевого желтого металла. — Поэма Рылеева «Наливайко»! — приказал Поэт-лауреат. Затем пьяная щедрость овладела и Другом Народов: он выставил бутылку виски, прикупленную для подарка кому-то в Москве, а я, чтобы не отстать, — банку икры, которую так и не смог продать, несмотря на приказ супруги моей практической Веры Геннадиевны. — В следующий раз берите икру только в стеклянных банках! — посоветовал Торгонавт. — В железных, как у вас, покупать боятся… Бывали случаи, когда наши впаривали кильку с зернистой этикеточкой! Потом пели: Хас-Булат удалой, Бедна сакля твоя… Золотою казной Я осыплю тебя… Дам коня, дам кинжал, Дам винтовку свою, А за это за все Ты отдай мне жену… Начали дружно, хором, но постепенно те, кто забыл или не знал дальше слова, замолкали. Я сошел с дистанции где-то в середине, когда начал проясняться вопрос о том, что молодая жена Хас-Булата состоит в нежных отношениях с князем, пытающимся выторговать ее у мужа. До конца смогли допеть лишь Пипа Суринамская и Гегемон Толя. Честно говоря, я понятия не имел, что все закончится так скверно, мне почему-то всегда казалось, что они договорятся. В общем, Хас-Булат убил свою неверную жену — «спит с кинжалом в груди», а князь снес Хас-Булату саблей голову — «голова старика покатилась на луг…». Появился Спецкор, сообщил, что наше хоровое пение разносится далеко по ночному Парижу, и выставил свою бутылку зеленогрудой, уже начинавшей исчезать из продажи «андроповки». — «Прощай, мой табор, пью в последний раз!» — провозгласил Поэт-метеорист, закусил и рассказал, как у них в Союзе писателей направляли поздравительную телеграмму автору этой знаменитой песни, но на почте ошиблись и вместо «пою» отстукали «пью». Старикан страшно обиделся, так как увидел в этом намек на беззаветную любовь к алкоголю, которую он пронес через всю свою долгую жизнь. |