Онлайн книга «Убегающий от любви»
|
«Каждую ночь? — восхищалась Нинка. — Ну, он у тебя гиперсекс! Даже мой Рустам Кобелинзаде на такое не способен. Счастливая ты баба!» «А разве в этом счастье, Нин?» «Не нравишься ты мне, подруга!» «Я сама себе не нравлюсь…» «Ты должна ему срочно изменить!» «Зачем?» «Как зачем? Измена — от какого слова?» «Изменять». «Дура! От слова — “изменяться”. Женщина после этого меняется. Моя парикмахерша просто извелась, потом переспала с массажистом и теперь снова мужа любит, как на первом году службы!» Эдуард Викторович допил чай из тибетских трав, снова внимательно посмотрел на портрет, установленный на каминной полке, и сказал: — Иди в спальню, Ли! Я скоро приду. Мне нужно посмотреть договора. — Хорошо. Я буду ждать… Мы куда-нибудь поедем в этом году? — Я не знаю. В порту неважные дела. А ты поезжай! — Может быть, я дождусь, когда ты освободишься? — Боюсь, не скоро. Поезжай с Ниной и Рустамом. — Ладно, поеду… — Только помни, что мы обещали друг другу! И он снова посмотрел на портрет. Еще бы не помнить! Любовниками они были почти два года. Эдуард Викторович купил ей квартиру в новом фешенебельном квартале на Зоологической улице и розовый джипик. Он навещал ее два раза в неделю: прибывал часов в семь и убывал ровно в одиннадцать. Возвращаясь из командировки, он обычно заезжал прямо из аэропорта и оставался на ночь. Иногда, очень редко, Эдуард Викторович брал ее с собой в деловые поездки. У него был свой самолет. Когда они приземлялись в пункте назначения, он непременно звонил жене, сообщая: «Сели. Всё в порядке!» — и строго смотрел Лидии Николаевне в глаза. Она в ответ понимающе улыбалась. Однажды после долгих просьб он взял ее с собой в Северомысск. Порт всегда представлялся ей шумной толчеей загорелых докеров среди огромных бочек и ящиков, обвитых просмоленными канатами. Но она увидела бескрайний причал, заставленный разноцветными, как детские кубики, контейнерами, — их переносили портовые краны, напоминавшие чудовищных размеров лабораторные манипуляторы. Людей почти не было, а грузовые суда смахивали на современные кварталы, прибитые океаном к причалу. Сам же городок, прилегавший к порту, являл печальное зрелище и напоминал ее родной Степногорск: почерневшие длинные бараки, облупившиеся блочные пятиэтажки, лобастая голова Ленина на замусоренной центральной площади и плохо одетые жители, провожавшие кавалькаду начальственных автомобилей хмурыми взглядами. По возвращении в Москву Лидия Николаевна затосковала. Нет, речь не о сладко изматывающей сердечной тоске, когда каждый час, проведенный без милого, кажется бессмысленно потерянным. Так было у нее с Ласкиным. Она даже могла расплакаться, если назначенная заранее встреча с Севой срывалась или откладывалась. Теперь же Лидия Николаевна страдала от другого: с некоторых пор она стала ощущать себя всего лишь обязательным пунктом плотного делового расписания Эдуарда Викторовича. А чувствовать себя частью, пусть и очень важной, чужого жизненного распорядка — горько и унизительно. Заметив ее упадочное настроение, любовник посоветовал вернуться в театр и дал живой легенде денег на «Чайку». Спектакль вышел грандиозный и безумно дорогой. Сцена представляла собой бассейн, заполненный водой, где плавали надувные лодки в форме огромных чаек. У каждого персонажа имелась своя лодка: и у Аркадиной, и у Треплева, и у Тригорина, и у всех остальных. Только у Нины Заречной, которую играла Лида, лодки не было, и она весь спектакль прыгала с одного плавсредства на другое. В этом-то и заключался, как говорится, главный художественный цимес. Щедро проплаченные критики взорвались вулканом восторгов. После третьего спектакля Лида отказалась от роли. — Почему? — удивился Эдуард Викторович. — Всем так нравится! — Я — чайка? Нет, не то… — усмехнулась она. Однажды он заночевал у нее после командировки, а когда утром зашел на кухню, Лида смотрела в окно. — Что-нибудь интересное? — Нет, все как обычно. Время содержанок. — О чем ты, Ли? — О том, что вижу. Раньше всех уезжают чиновники — в восемь. Потом — бизнесмены, около девяти. А сейчас двенадцать — час содержанок… Эдуард Викторович выглянул в окно — и действительно: на широком дворе садились в машины, дружески приветствуя друг друга, сразу несколько молодых, длинноногих, дорого одетых девиц. — Ты тоже обычно выходишь в двенадцать? — Нет. Не хочется чувствовать себя содержанкой. — Никогда больше не произноси этого слова! Никогда. Ты не содержанка. Ты женщина, которую я люблю… — Конечно! Я женщина, которую ты любишь и содержишь… — Не надо так! Поверь, я очень хочу на тебе жениться. Но я не могу! — Я тебя никогда об этом не просила. — А почему ты не просишь? — Во-первых, потому, что проситься замуж нелепо. Просятся собаки на двор… — А во-вторых? — А во-вторых, у тебя жена, дети. И я не собираюсь ломать твою жизнь. — Что же ты собираешься? — Собираюсь быть с тобой, пока нам хорошо вместе. — А если тебе станет со мной плохо? — Но ведь ты тоже уйдешь, когда тебе станет со мной плохо! — Мне никогда не станет с тобой плохо! Запомни это как следует! — Ну что ж, значит, я всегда буду твоей любовницей, а твоя жена будет твоей женой. — Да, моя жена всегда будет моей женой! Я поклялся. — Ты? Поклялся?! Это на тебя не похоже… — Ты просто плохо меня знаешь. — На чем же ты поклялся? На Библии или на контрольном пакете акций? «Фу, как нехорошо!» — возмутилась Дама. «Давай, Зольникова, дожимай!» — похвалила Оторва. — Остроумно! — после долгого молчания проговорил Эдуард Викторович. — Я поклялся здоровьем детей. — Зачем? — Я не могу тебе объяснить. Оля сделала для меня очень много. Она родила мне троих детей. А потом, после операции… — Она болела? — Да, очень сильно. После операции она сама предложила, чтобы я себе кого-нибудь нашел. — И ты нашел себе Ли? — Не сразу. Оля меня любит и хочет, чтобы я не испытывал никаких… проблем. — Ого! Значит, я не простая любовница… — В каком смысле? — Я разрешенная любовница. У тебя замечательная жена. Я восхищена! Это же настоящее агапэ! — Какое еще агапэ? — Греки называли так жертвенную любовь. |